Белл улыбнулся, думая о том, что даже колл сейчас пробьет огромную брешь в его личном состоянии. А рейз увеличит эту опасность.

Судья Джеймс Конгдон — один из богатейших людей Америки. Если Белл скажет «рейз», судью ничто не остановит от нового рейза, и это уничтожит Белла.

— Мистер Пейн, — спросил Исаак Белл, — сколько в банке?

— Что ж, давайте посмотрим… Сейчас в банке двести тридцать семь тысяч шестьсот долларов.

Белл мысленно считал сталеваров. Заработать столько за год могут четыреста человек. Десять человек, если им удастся прожить долго и непрерывно работать, без травм и увольнений, будут зарабатывать такую сумму с мальчишеских лет до старости.

Конгдон невинно спросил:

— Мистер Пейн, а сколько будет в банке, если мистер Белл посчитает, что его комбинация из двух карт улучшится настолько, что он сможет объявить колл?

— М-м-м… Банк будет стоить четыреста семьдесят пять тысяч двести долларов.

— Почти полмиллиона, — сказал судья. — Начинаются настоящие деньги.

Белл решил, что Конгдон чересчур много болтает. На самом деле суровый стальной барон нервничал, как человек, у которого стрит, но на самом донышке.

— Могу я предположить, сэр, что вы примете от меня чек «Американ стейт бэнк» в Бостоне?

— Конечно, сынок. Мы все здесь джентльмены.

— Говорю «колл» и «рейз» на четыреста семьдесят пять тысяч двести долларов.

— Я пас, — сказал Конгдон, бросая карты на стол.

Кинкейд улыбнулся, очевидно, радуясь тому, что Конгдон вышел из игры.

— Сколько карт возьмете, мистер Белл?

— Две.

Кинкейд долго смотрел на карты, которые Белл держал в руке. Белл поднял голову, стараясь думать о чем-нибудь постороннем, чтобы казаться не столь озабоченным тем, что объявит Кинкейд, — «колл» или «фолд».

Вагон покачивался, набрав скорость. Ковры и мебель в роскошной гостиной отвлекали внимание от факта, что скорость поезда в вайомингском Бассейне большого раздела возросла до восьмидесяти миль в час. Белл знал это сухое безветренное плоскогорье; он провел здесь в седле много месяцев, выслеживая «Дикую Банду».

Пальцы Кинкейда устремились к жилетному карману, в котором он держал визитные карточки. У него крупные кисти, заметил Белл. И сильные запястья.

— Это уйма денег, — сказал сенатор.

— Особенно для слуги общества, — согласился Конгдон. Раздосадованный тем, что пришлось выйти из игры, он добавил еще одно неприятное замечание о доходах сенатора. — Даже для тех, у кого интерес на стороне.

Пайн повторил оценку Конгдона.

— Почти полмиллиона долларов.

— Серьезные деньги в дни паники, когда рынок падает, — добавил Конгдон.

— Мистер Белл, — спросил Кинкейд, — а что делает детектив, висящий на подножке поезда, когда преступник начинает бить его по пальцам молотком?

— Зависит от разных причин, — сказал Белл.

— От каких, например?

— От того, учили ли его летать.

Кенни Блум рассмеялся.

— А вас учили?

— Пока нет.

— Что же вы делаете?

— Бью в ответ, — сказал Белл.

— Верю, — сказал Кинкейд. — Фолд.

Белл, по-прежнему с бесстрастным лицом, положил карты рубашкой вверх на стол и сгреб девятьсот пятьдесят четыре тысячи долларов в золоте, расписках и чеках, включая собственный. Кинкейд потянулся к картам Белла. Тот решительно накрыл их рукой.

— Любопытно, что у вас там, — сказал Кинкейд.

— Мне тоже, — подхватил Конгдон. — Вы не могли блефовать против двух бетов.

— Мне пришло в голову, судья, что те, кто объявлял бет, тоже блефовали.

— Оба? Не думаю.

— Я точно не блефовал, — сказал Кинкейд. — У меня был отличный флеш.

Он перевернул свои карты и разложил их так, чтобы все могли видеть.

— Боже всемогущий, — сказал Пейн. — Восьмерка, девятка, десятка, валет, король. Без одной карты стрит-флеш. С таким набором можно было объявлять рейз.

— Без одной карты — вот ключевые слова, — заметил Блум. — И напоминание о том, что стрит-флеш встречается реже, чем зубы у цыпленка.

— Я бы очень хотел посмотреть ваши карты, мистер Белл, — сказал Кинкейд.

— Я не проигравший, чтобы показывать их.

— Я заплачу, — сказал Конгдон.

— Прошу прощения, сэр?

— Я могу заплатить сто тысяч долларов за то, чтобы убедиться: у вас были три нужные карты одной масти, а потом вы вытащили еще две и получили стрит-флеш.

— Никакого бета, — сказал Белл. — Мой старый приятель говорил: если блефуешь, блефуй до конца.

— Как я и думал, — сказал Конгдон. — Вы не соглашаетесь на бет, потому что я прав. Вам повезло, и вы прихватили еще одну пару.

— Если вы хотите в это верить, судья, это устроит нас обоих.

— Черт побери, — сказал стальной магнат. — Даю двести тысяч долларов. Только покажите карты.

Белл одну за другой перевернул свои карты.

— Этот мой приятель также говорил: потом покажи им, и пусть удивляются. Вы были правы относительно трех карт одной масти.

Стальной магнат смотрел на карты.

— Будь я проклят. Три одинокие дамы. Вы блефовали. У вас была всего-навсего тройка. Я мог побить вас своим стритом. Хотя ваш флеш, Чарли, побил бы меня. Если бы мистер Белл не вынудил нас обоих отступить.

Чарлз Кинкейд взорвался.

— Вы объявили бет на трех паршивых дамах?

— Я пристрастен к дамам, — сказал Исаак Белл. — Всегда питал к ним слабость.

Кинкейд, словно не веря собственным глазам, протянул руку и коснулся дам.

— Мне придется перечислить деньги, когда я вернусь в Вашингтон, — процедил он.

— Никакой спешки, — любезно сказал Белл. — Мне пришлось бы поступить так же.

— Куда мне послать чек?

— Я буду в Нью-Йорке, в Йельском клубе.

— Сынок, — сказал Конгдон, выписывая чек: уж ему-то не нужно было перечислять деньги, — вы уж определенно окупили свой билет на поезд.

— Ничего себе билет, — сказал Блум. — Да он весь поезд может купить.

— Покупаю! — рассмеялся Белл. — Пойдемте в мой обзорный вагон, выпивка за мной. И, пожалуй, поздний ужин. От этого блефа я проголодался.

Ведя всех в последний вагон поезда, Белл гадал, почему Кинкейд объявил фолд. Он предполагал, что это был совершенно правильный ход, но, после того как фолд объявил Конгдон, Кинкейд стал играть гораздо осторожнее, чем играл весь вечер. Удивительно. Как будто вначале Кинкейд сознательно играл хуже и неосторожнее, чем мог. А вся эта болтовня об Осгуде Хеннеси, который будто бы неоправданно рискует? Сенатор определенно не укрепил репутацию своего благодетеля в глазах банкиров.