– Но как же? Может, ты дворник?

– Нет, слесарь.

– Никогда еще не была влюблена в слесаря.

– А ты в меня влюблена?

Татьяна задумалась.

– Наверное. Иначе чем объяснить, что я мотаюсь с тобой по городу третьи сутки?

– У меня живут собака и мышь. Ты не боишься?

– Да я сама, как собака. Гав-гав! Но все-таки, – она пытливо заглянула ему в глаза, – как я поняла, вы с Валентиной Николаевной...

– Молчи, молчи. – Он покрывал поцелуями ее лицо. – На свете никого нет. Только ты, только ты. Никакой Валентины Николаевны. Вообще никого...

Разговор происходил вечером четвертого дня, считая с тех суток, когда Азарцев последний раз был у Тины. Когда Аркадий на пятый день утром, как всегда, зашел к Толмачёвой с планом обследования, он не узнал пациентку.

– Что с тобой? У тебя грипп? – Он приложил руку к Тининому лбу и поразился, какой он холодный. Но щеки у нее горели.

– Аркаша, милый, – Тина и говорила отрывисто, как в лихорадке. – Кончай свои исследования. Я должна сегодня уехать домой, иначе я умру.

– У тебя что-нибудь случилось?

– Случилось. Не знаю. Володя исчез. Дома его нет, телефон не отвечает. Я должна уйти.

– Тина, – Барашков стал очень серьезным. – Я не хотел тебе говорить, но у тебя есть проблема...

Она уставила на него горящие глаза.

– Снова опухоль?

– К счастью, нет. Но довольно значительные изменения в миокарде по ишемическому типу.

– Это ерунда. – Она быстро повернулась и стала складывать вещи. – У кого теперь нет изменений в миокарде по ишемическому типу! Это пишут в каждом ЭКГ у всех людей старше тридцати лет.

– Не шути, надо подлечиться. И довольно основательно...

– Аркадий! – Тина остановилась и посмотрела на доктора долгим взглядом. – Я не знаю, как я выжила эти четыре дня без Азарцева... Сегодня пятый. Я уже все передумала... я уже даже все морги обзвонила...

– Что ты волнуешься? – взорвался Барашков. – Что он, ребенок, твой Азарцев? Ну, напился, наверное. Теперь ему стыдно. Завтра придет, как огурчик.

– Ты не понимаешь, он же может что-нибудь сделать с собой... – повернулась к нему Тина. – Может быть, пока я тут с тобой разговариваю, он уже... висит... – Она захлебнулась. – Короче, Аркадий, ты можешь меня отвезти домой? Прямо сейчас.

Барашков заметил, как мелко дрожит у Тины челюсть, и махнул рукой.

– Будь по-твоему. Собирайся.

Он еще донес до ее квартиры сумку, помог взобраться на пятый этаж.

– Господи, Тина, я сейчас вспомнил, как ты валялась тут в коридоре без сознания... Это был такой ужас!

За дверью заскулил сенбернар. Тина, не отвечая, быстро открыла дверь, вошла. Сеня выскочил к Барашкову и, не удержавшись, сделал лужицу у его ног.

– Ты чего это, друг?

Тина остановилась на пороге комнаты. Барашков остолбенело вошел следом за ней. В квартире творилось черт знает что. Почему-то Барашкову запомнились тонкие колготки, висевшие на люстре. Другие предметы одежды, как мужской, так и женской, валялись по всей комнате. Подушки и одеяла, простыни и ковер – все было перепутано, перемешано, как будто в квартиру ворвались воры и перевернули в ней все вверх дном. Обнаженная молодая женщина, как с журнальной картинки, лежала на полу на белом пальто, и ее светлые волосы мотались из стороны в сторону по пушистому меху. Азарцев сжимал запрокинутые руки своей возлюбленной. Барашков даже не понял, что это Татьяна. Азарцев склонялся и разгибался на ней с закрытыми глазами, и Аркадия поразило выражение блаженства и муки на его лице. Такое выражение могло бы принадлежать великому актеру в какой-нибудь самой большой его роли, но совершенно не вязалось с тривиальностью позы Азарцева, с видом раскинутых длинных женских ног.

– Я тебя люблю! Я тебя люблю! – Это был стон, рев, вопль исходящей экстазом души.

Татьяна первая почувствовала что-то враждебное. Наверное, потянуло холодом с лестничной площадки. Она запрокинула голову и увидела Тину.

– А-а-а! – закричала она и, приподнимаясь, обхватила Азарцева руками.

– Ты кончила?!

Выражение торжества на лице Азарцева сменило гримасу напряжения и муки. Он испустил животный вопль и упал на Татьяну, содрогаясь от ощущения счастья, освобождения, возврата молодости и прежних ощущений.

– А-а-а! – она колотила его по спине изо всех сил.

– Что, моя родная? Тебе было хорошо?

– Замолчи!

Татьяна сбросила его с себя сильным движением и перекатилась по полу. Замерла на животе, подтянув под себя ноги, будто ожидая удара. Он поднял голову, поднялся на руках, увидел вошедших, вскочил, прикрылся валявшимся под ногами полотенцем.

– М-да, – выдавил из себя Барашков и поставил Тинину сумку на пол. Стуча когтями, из коридора медленно вошел сенбернар.

– Даю вам на сборы пять минут.

Аркадий обернулся к Тине.

– Пойдем на лестницу, подождем.

Она стояла позади него и смотрела на всю эту картину испуганно и беспомощно. Потом вдруг губы ее побледнели, глаза закатились, и Валентина Николаевна рухнула, как подкошенная. Сенбернар Сеня шарахнулся в сторону, и поскольку коридор был узкий, он смягчил ее падение своим боком. Тина упала на спину, но голова ее мягко скользнула по собачьей шерсти.

Барашков пытался ее подхватить, не успел. Побежал в кухню за водой. И потом, когда он брызгал Тине в лицо и пытался нащупать ее пульс, в его глазах еще долго стояла ее безжизненная рука на полу.

* * *

– Подожди меня. Не уходи! – сказал Азарцев уже одетой Тане, когда она подобрала с пола свое пальто и, осторожно перешагивая через простыни и одеяла, проскользнула к выходу. Сенбернар зарычал на нее, приподняв морду.

– Подожди, я сейчас быстро все соберу.

Азарцев быстро сновал по комнате, складывая раскиданные вещи.

Таня замерла у стены, стараясь не смотреть на все еще лежавшую на проходе Тину, на хлопотавшего возле нее Барашкова.

– Может, помочь? – наконец не выдержала она. – Что с ней?

– Иди отсюда, – буркнул ей Аркадий.

– Давайте положим Тину на постель, – сказал уже собранный Азарцев. – И мы уйдем.

– Отваливайте быстрее. Кажется, она приходит в себя.

Тина застонала.

– Пошли.

Таня взяла Азарцева за руку. Владимир отодвинул сенбернара в сторону, они вышли в подъезд.

– Как все ужасно получилось, – проговорила Таня, когда они спускались по лестнице.

– Я все равно тебя люблю, слышишь? – Азарцев остановился, прижал ее к себе и стал целовать в губы. – Я тебя люблю, несмотря ни на что.