В лесопильном прибавить двадцать копеек на каждую тысячу ящиков.

Ваншейдт (полицмейстеру). Нет, вы все это слышите?

Полицмейстер вздыхает.

Геронтий. И требуем мы еще, чтобы всех уволенных до последнего человека приняли бы обратно.

Ваншейдт (полицмейстеру). Нет, вы прислушайтесь!

Геронтий. И еще мы требуем, чтобы с нами не поступали как со скотом, чтобы не избивали рабочих. Бьют рабочих на заводе.

Губернатор (Ваншейдту). То есть как?..

Ваншейдт. Я никогда не видел! Этого не может быть... клевета...

Порфирий. Не может быть?

Климов. А вы посмотрите!

Из толпы выбегает рабочий-грузин, сбрасывает башлык с головы, показывает лицо в кровоподтеках и ссадинах, что-то выкрикивает по-грузински, потом кричит по-русски: «Палкой, палкой!»

Губернатор (Ваншейдту). Э!..

Ваншейдт. В первый раз вижу... может быть, он что-нибудь украл?

Климов. Он щепок взял на растопку! Цена этой растопки на базаре меньше копейки! И его били сторожа, как ломовую лошадь! Все свидетели! Весь цех видел! Били!

Толпа закричала страшно: «Били! Истязали! Насмерть забивали! Все свидетели!»

Ваншейдт. Я же, ваше превосходительство, не могу отвечать за сторожа... сторожа уволю...

Губернатор. Прекратить крик!

Полицмейстер. Замолчать!

Послышался полицейский свисток. Толпа стихает.

Губернатор (Геронтию). Все?

Порфирий (выступая вперед и стараясь держаться как можно спокойнее и деловитее). Нет, еще не все. Есть еще одно, последнее требование: когда мы работаем, мы получаем полную плату. Но если на заводе временно не будет для всех работы, то чтобы устроили две смены и чтобы неработающая смена получала половину платы.

Губернатор. Что? Я спрашиваю: что такое? Я ослышался или ты угорел? Э... (Кякиве.) Переведи ему.

Кякива укоризненно вертит пальцами перед лбом, показывая Порфирию, что тот угорел.

Губернатор. Где же это видано?.. Чтобы рабочий не работал, а деньги получал? Я просто... э... не понимаю... (Трейницу.) Где же тут здравый смысл?

Порфирий, поворачиваясь к толпе, говорит раздельно и внятно по-грузински. На лице у него выражение полного удовлетворения, видно, что все козыри у него на руках. Толпа в ответ весело прогудела.

Губернатор (Кякиве). Переведи.

Кякива (конфузясь). Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит про ваших лошадей...

Губернатор. Ничего не понимаю! При чем здесь лошади?

Кякива. Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит, что когда вы на лошадях ездите, кормите их, а когда они в конюшне стоят, то ведь тоже кормите. А иначе, говорит, они околеют и вам не на чем будет ездить. А разве, говорит, человек не достоин того, чтобы его все время кормили? Разве он хуже лошади? Это он говорит!

Полное молчание.

Трейниц (полицмейстеру). Ага. Ну, понятно, чья это выдумка. Не будет добра в Батуме.

Губернатор. Это... это... что-то совершенно нелогичное... Возрази ему... то есть переведи... Лошади — лошадями, а люди — это совсем другой, так сказать, предмет. (Порфирию, укоризненно.) Драгоценнейший дружок!.. Переведи!

Кякива (Порфирию). Драгоценнейший дружок!

Губернатор. Что ты, черт тебя возьми!.. Разве так переводят?

Кякива. Он понимает, ваше превосходительство! «Драгоценнейший дружок» так и будет на всех языках — драгоценнейший дружок!

Губернатор. Пошел вон!

Кякива скрывается за спиной Губернатора.

Что такое? (Трейницу.) Я не совсем понимаю, полковник... это какой-то идиот! Неужели жандармское управление не могло найти другого? Это же попугай!

Трейниц (сухо). До сих пор он, ваше превосходительство, работал толково.

Губернатор. Не понимаю-с! (Рабочим.) Нет, друзья мои, это невиданно и неслыханно!

Климов. А Путиловский?

Губернатор. Что Путиловский?

Климов. Когда Путиловский сгорел, покуда новые цеха строили, рабочие получали половину жалованья.

Губернатор. Это... э... Путиловский — это Путиловский... а тут это совершенно невозможно. Да-с! Нет, друзья мои, я вижу, что какие-то злонамеренные люди вас смутили, пользуясь вашей доверчивостью, и... требования ваши чрезмерны и нелепы. Насчет избитого будет произведено строжайшее расследование, и все, конечно, виновный понесет заслуженную кару... а требования ваши... нет... Куда он девался, черт его возьми? (Кякиве.) Что ты стоишь как истукан? Переводи!

Кякива кричит толпе по-грузински. Толпа отвечает по-русски и по-грузински: «Не станем на работу, если требования не будут выполнены!»

Губернатор. Что это они?

Кякива. Они не хотят.

Губернатор. Друзья мои! Как отец обращаюсь к вам, и притом отец родной: прекратите забастовку и станьте на работу! Любя вас всей душой и жалея, говорю.

Кякива переводит эти слова. Толпа отвечает: «Не исполнят требования — не станем на работу». Гул.

Губернатор. Что они?

Кякива. Они не хотят.

Губернатор. Ах так? Упорствовать? Ну, так вот что: предупреждаю, что если завтра, когда дадут гудок, не станете на работу, я вас... по этапу... в Сибирь!

Кякива (кричит рабочим). Сибирь!

Климов. Сибирью грозите?

Порфирий. Не пугайте, не станем!

Геронтий. Не станем на работу!

Губернатор. Ах вот что! Бунт? (Полицмейстеру.) Арестовать этих трех подстрекателей! Я вам покажу!

Полицмейстер (городовым). Берите этих трех!

Климов. Вот оно что! Вот оно как! Товарищи, полюбуйтесь на отца родного, губернатора! Выманил вперед, а теперь брать!

Геронтий (по-грузински). Обманул нас!

Порфирий. Берите... Берите...

Рабочие: «Обманул губернатор!» Выбегают несколько человек, кричат: «Берите и нас вместе с ними!»

Губернатор. Стражников сюда!

Трейниц (полицмейстеру). Берите и этих, которые выбежали. Ничего.

Толпа возмущенно кричит. Послышался свист в толпе, ему отвечает свисток одного из городовых.

Губернатор. Вы у меня в Сибири опомнитесь! (Полицмейстеру.) Лошадей мне!

Темно.

Картина шестая

Серенькое мартовское утро. Широкая улица в Батуме перед зданием пересыльных казарм. Забор с воротами. Груды щебня. На улице полицмейстер и шеренга городовых. Полицмейстер бледен, взволнован, глядит то вдаль, то на казармы. Из-за забора казарм слышен говор и гул. А издали слышится приближающийся шум громаднейшей толпы. Городовые испуганы, волнуются. Простучали подкатившие фаэтоны. Выходит Трейниц. С ним двое жандармов и Кякива.

Трейниц (глядя вдаль). Ого! Слились? Сколько же это их?

Полицмейстер (глухо). Тысяч пять, а то и все шесть.

Трейниц. Ого!

Полицмейстер (тревожно). А что же его превосходительство?

Трейниц. Едет. (Глядит вдаль.) Ну, все как полагается... флаги... так, так... и, кажется, чужие есть? Интересно... (Кякиве.) Кто впереди? Не различишь?

Кякива. Не могу разобрать.

Полицмейстер. С флагом, кажется, ротшильдовские.

Трейниц. Так.

Толпа слышна все ближе и ближе. В ней поют. Слышны слова: «...и нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог...» На «Марсельезу» накатывает другая песня.

И «Марсельеза»... (Вглядывается.) А вот там, с флагом... блуза, пальто, шарф... Ведь это, пожалуй, чужой?

Полицмейстер. Трудно сказать...

Трейниц. Да, чужой, чужой. Полковник, надо будет, как только приблизятся, оторвать передовых и взять их.

Полицмейстер. Трудно. С