Мало-помалу он уяснил, чем занимается ее организация и чем в организации занимается она. Это был так называемый социальный проект, целью которого было если и не наблюдение за облаками в буквальном смысле слова, то уж точно некая работа с воздухом. Воздушные массы, а вместе с ними, надо было полагать, и массы денежные бороздили голубую лазурь небес — там, где она сияла под покровом туч, прикрывающих ее от нескромных взоров снизу. Клаудвочеры проводили бесконечные акции: или раскрашивали камни в Измайловском парке, что, по мнению их вдохновителей, добавляло, как они выражались, позитива в жизнь человеческих существ, то дарили картины собственного изготовления разным нуждающимся учреждениям вроде хиреющих детских домов; стоящей пользы от этих акций было никакой, но клаудвочеры неизменно умилялись на дела рук своих. Юля появлялась тогда, когда Алексей был ей для чего-то нужен, и исчезала, когда приходило время красить камни. Определенно, он уезжал из одной страны, а вернулся в совсем другую. Молодые люди красили камни или уходили в анархисты, а их отцы, если были в состояниях, готовились уходить в дальние плавания с неброской надеждой никогда никуда не вернуться.

Наконец Юля все же объявилась необремененная делами и как бы отдала высвободившееся время на откуп Алексеевой фантазии. Алексей, вспомнив про брата Андрея, обещал показать новый клуб, где вполне могли бы проходить ее джемы, посвященные встречам с разными интересными путешественниками, но оказалось, что «У наркома» Юля уже бывала.

— Что, такое модное заведение? — удивился он.

— Так, — неопределенно ответила она. — Там прикольно.

Заведение «У наркома» и в самом деле не лишено было домашнего уюта. «Наркомовский» персонал был представлен молодыми продвинутыми представителями братских народов, исконная родина которых располагалась где-то в сердце Азии.

— Н-да, — заметил Алексей, задерживаясь взглядом на лицах официантов и барменов, — русский народ был столь деликатен, что, покоряя народы, тем не менее не поработил ни один из них. Поработил он сам себя.

Хотя Алексей встретился с Юлей не без удовольствия, но теперь совершенно не представлял, о чем можно с ней говорить. Годы одиночества научили его не стесняться перед женщинами своих мыслей.

— Раньше я искренне думал, что женщинам нужны герои, — признался он ей. — И хотел соответствовать. А потом понял, что нужно им совсем-совсем другое.

Но Юля сделала из его признания какие-то свои выводы.

— Такое уж мы переживаем время, — как бы сокрушенно вздохнула она. — Спим с одними, любим других, рожаем от третьих, живем с четвертыми.

Она осторожно посмотрела на Алексея, чтобы понять, какое впечатление произвело на него ее революционное открытие. Алексей молча принял к сведению эту нехитрую философию, заодно подумав, какая ипостась из четырех отводится ему, если, конечно, такое вообще предполагалось. Десертная ложечка на мгновение задержалась у нее во рту, и Алексей опять поймал себя на ощущении, как много общего между ней и Кирой. Сходство их поражало. Природа часто как бы удивляет нас, являя такие совпадения и даже целые типы, но удивляться, увы, тут нечему — скорее стоит расстраиваться. Тем самым она признается, что ее мнимой безграничности существует предел, что в ее распоряжении не так уж и много форм, понятий, самих предметов, и вовсе не слова, как казалось Витгенштейну и Юнгу, являются главными оковами в понимании высших смыслов и полетов духа в стиле transcendo.

— Тут эти ребята часто выступают, — сказала она, проследив взгляд Алексея. — Прикольные такие.

Алексей рассматривал афишу, украшавшую простенок. На афише худой, обритый налысо молодой человек в революционной кожаной куртке демонстрировал маузер, обозначая фазу игривого движения, а из-за его спины, наклонившись в другую сторону, озорно блестела глазами девушка в косынке сестры милосердия. Красными буквами на афише было написано: «Кабаре Безумного Пьеро».

Кузен Андрей возник перед ним внезапно, как бы вынырнув из недр созданного им клуба. Красота матери Натальи Владимировны не передалась ему, зато передалась ограниченная самоуверенность отца. Он не был привлекателен, но следил за собой. На модно, коротко стриженной голове, что указывало на внимание стилиста, волосок лежал к волоску, бачки были аккуратно наблюдены, и, в общем, облик его полностью соответствовал тому народившемуся сословию, которое он представлял.

— Ну как ты? — ослепил он Алексея довольно привлекательной улыбкой.

— Классно, — пожимая ему руку, сказал Алексей. — Юля, Андрей.

Андрей приветливо покивал Юле. Улучив мгновение, когда она отвела взгляд, он одобрительно подмигнул Алексею.

— Матерь говорила, будто ты возвращаться собираешься.

— Так, — уклончиво ответил Алексей. — Будет видно.

— А чего здесь? — спросил он как бы сам себя и сам же ответил: — Скучно, наверное, в Эдинбурге? Что за город-то?

— Да нормально, — усмехнулся Алексей. — Нормальный город.

— Что, насовсем? — не удержалась Юля, дотоле терпеливо пережидавшая разговор родственников.

Андрей глянул на нее, словно только что заметил, и хотел что-то сказать, но кто-то от стойки зачем-то позвал его, и он, отходя от них, сделал рукой знак, означавший, что разлука не будет долгой. Больше тем вечером Алексей его не видел.

Сидя в этом клубе, Алексей опять поймал себя на мысли, что морально готовится если не к нищете, то к честной, опрятной бедности, потому что прекращение работы в Шотландии и переезд в Москву никаких прибылей не сулил. Юля рассказывала о своем новом проекте, связанном с авторским кино, а он, задержавшись взглядом на плакатной девушке в косынке сестры милосердия, признался себе, что не верит Кире, не может почему-то поверить, а поверить очень хочется, и, когда Юля сказала очередную глупость, он придвинулся к ней, привлек к себе и соединил свои губы с ее губами. Несколько мгновений ее губы хранили сдержанную неподвижность, но потом она мягко высвободилась и сказала так же мягко, немного смущаясь:

— Не сегодня.

* * *

Татьяна Владимировна бережно, нет, благоговейно хранила детские фотографии Алексея. Фотографии вообще были одной из доступных ей страстей, и, как и положено в подобных случаях, она отдавалась ей сполна. Иногда на нее находило, и она часами пересматривала желтеющие карточки, заново раскладывала их по альбомам то в строгом хронологическом порядке, а то нарушая историческую правду ради одной ей ведомых эстетических капризов. После смерти Федора Аркадьевича, Алешиного отца, Татьяна Владимировна замуж больше так и не вышла: все ей казалось, что будут обижать ее Алешу, да к тому же особенно никто к ней и не сватался.

Когда в 1987 году пришла ему пора служить в армии, она, хотя и не была никогда религиозна, ездила на Якиманку к Иоанну Воину, ставила свечи и в коричневой полумгле храма жарко молилась о том, чтобы миновали Алексея ратные опасности, а потом долго разглядывала обетные цепочки и драгоценные камни на богородичных ризах. Украшения здесь были богатые, затейливые, скопившиеся за многие годы, потому что этот храм был одним из немногих, которые не закрывали никогда со времени его освящения в Петровское царствование, а у нее только и были что две скромные сережки в виде липовых листочков, толстое обручальное кольцо в стиле шестидесятых и еще цепочка с кулончиком, которую подарил ей муж, когда в 1974 году защитил диссертацию. Ее-то и предназначила Татьяна Владимировна в скромный, светлый дар Богоматери Феодоровской, по имени которого образа давали отчества русским императрицам протестантского происхождения. Только она осуществила свое приношение, как стали поговаривать о выводе ограниченного контингента из Афганистана, но тут заполыхали собственные окраины, и Татьяна Владимировна жадно смотрела новости и в буквальном смысле считала дни.