19 (6) декабря 1917 года. Севастополь.

Военврач Крепостного военного госпиталя

Дмитрий Ильич Ульянов

Примерно два месяца назад, вернувшись в Севастополь из Одессы, я был вынужден с ходу включиться в работу по партийной линии, не забывая, разумеется, и о своей основной специальности военного врача. Находясь в Одессе и работая в должности делопроизводителя врачебно-клинического отдела штаба Румынского фронта, я был вынужден заниматься в основном рутинными бумажными делами и находиться в отрыве от той живой партийной работы, которая кипела в то время в Севастополе.

Скажу вам прямо, к моменту моего отъезда в Одессу обстановка в главной базе Черноморского флота сложилась для нас, большевиков, просто нетерпимая. Тогда в Севастополе бал правили кадеты, меньшевики и эсеры, а большевики оказались загнанными в полуподполье. Дело дошло даже до того, что в мае 1917 года нам, большевикам, было вообще запрещено вести свою агитационную деятельность в какой-либо форме.

В начале июня, когда я был откомандирован в Одессу, в Севастополе началось то, что можно было назвать откровенным раздраем и бардаком. Команды военных кораблей начали выказывать своим офицерам явное неповиновение, что полностью сводило на нет боеспособность Черноморского флота и превращало его в какое-то подобие казацкой вольницы.

К примеру, в июле эскадренный миноносец «Гневный» во время боевого похода захватил в море турецкую лайбу, груженную маслинами, орехами и табаком. Так вот, команда эсминца не нашла ничего лучшего, как по примеру пиратов Карибского моря присвоить весь груз и продать его с аукциона прямо на площади Нахимова у Графской пристани. Получив известие об этом случае, я тогда подумал, что для того чтобы Севастополь стал похожим на Тортугу или Ямайку времен «джентльменов удачи», не хватает только черного пиратского флага.

Черные флаги, кстати, над некоторыми кораблями Черноморского флота вскоре были подняты, и означали они то, что экипажи этих кораблей выступают за идею анархии. При этом, дай бог, чтобы хоть один из сотни сторонников князя Кропоткина смог бы более или менее связно объяснить – что это за штука такая «анархия» и с чем ее едят.

Дальше – больше. К эсерам и анархистам добавились украинские самостийники, неожиданно всплывшие в бурных водах буржуазной революции. Еще в начале лета началась усиленная «украинизация» военных кораблей и воинских частей, дислоцированных в Севастополе, а в августе провозглашенная в Киеве при попустительстве Временного правительства Центральная Рада организовала в Севастополе сборище, пышно именуемое «собранием украинцев». Это самое «собрание» и приняло резолюцию, в которой говорилось, что при штабе Черноморского флота должна быть учреждена должность «генерального комиссара по украинским делам».

Вскоре такой «комиссар» в Севастополе появился. Им оказался некий капитан 2-го ранга Акимов. Он с ходу принялся агитировать команды боевых кораблей, значительная часть экипажей которых состояла из малороссов, за передачу всех кораблей Черноморского флота киевской Центральной Раде на правах собственности. В результате этой агитации жевто-блакитные флаги были подняты на линкоре «Воля» (бывший «Император Александр III»), а также броненосцах «Евстафий» и «Борец за свободу» (бывший «Пантелеймон», он же бывший «Потемкин»).

Потом из Севастополя начали приходить обнадеживающие известия. Большевистская организация стала восстанавливаться, да и настроения в армии и флоте начали меняться в нашу пользу, и я попросил своего старого знакомого – главного военно-санитарного инспектора Румынского фронта Антона Андреевича Дзевановского – похлопотать о моем переводе обратно в Крепостной госпиталь. Таким образом, в начале октября, в самый разгар судьбоносных для всей страны событий, я снова оказался на своей прежней должности в Севастополе.

К тому времени в наши края из далекого Петрограда начали приходить самые невероятные и удивительные известия. Прежде всего, это было громом прогремевшее сообщение нашей большевистской газеты «Рабочий путь» о морском сражении у острова Эзель, которое закончилось поражением германского флота и полным уничтожением немецкого десанта, собиравшегося захватить острова Моонзундского архипелага.

Немногочисленные экземпляры специального выпуска газеты, посвященные тому событию, были зачитаны флотскими офицерами буквально до дыр. Горячо обсуждая эту победу русского флота, они были поражены не только самим разгромом немецкого десанта и огромными потерями, которые понес в этом сражении германский флот, но и тем фактом, что победу над немцами одержала неизвестно откуда взявшаяся эскадра никому ранее не известного контр-адмирала Ларионова. Шокировало господ офицеров и то, что хотя над кораблями той эскадры и были подняты Андреевские флаги, но она тут же объявила о своей полной поддержке партии большевиков.

Дальше события понеслись галопом. Двое суток спустя нас достигло еще одно известие, вызвавшее, не побоюсь это сказать, эффект разорвавшейся бомбы. Я имею в виду мирную передачу власти от правительства Керенского к новому правительству, возглавляемому лидерами нашей партии – товарищем Сталиным и моим старшим братом Владимиром.

Кстати, примерно через неделю после того, как произошла передача власти, я с оказией получил от брата записку, в которой он сообщал мне о том, что случилось нечто такое, что нельзя было даже вообразить. В той же записке Владимир обещал мне позднее сообщить все подробности этого дела. Кроме того, он просил меня ничему не удивляться и твердо верить в то, что дело нашей партии уже победило.

Легко сказать – ничему не удивляться! Известие о попытке контрреволюционного мятежа, который попытались поднять в Петрограде некоторые радикально настроенные члены нашей партии, вызвало в Севастополе весьма неоднозначную реакцию. Мнения разделились. Некоторые считали, что товарищ Сталин поступил правильно, без излишних церемоний раз и навсегда избавившись от тех, кто готов пойти на союз с разного рода люмпенами лишь ради того, чтобы дорваться до власти. Другие же подняли крик о том, что в Петрограде, дескать, окопались предатели дела революции, которые снюхались с «золотопогонниками» и по своим замашкам недалеко ушли от царских жандармов – душителей народной воли.

Разгром германцев под Ригой и заключение с кайзеровской Германией мира тоже далеко не всеми было воспринято с одобрением. Многие офицеры были смущены – ведь они мечтали о полном разгроме Германской империи, в то же время признавая, что в реальности у нынешней русской армии на это нет никаких шансов. Напротив, солдаты гарнизона и многие моряки были рады тому, что со дня на день должна начаться массовая демобилизация, и они скоро отправятся по домам.

То, что бывший император Николай II, неизвестно каким образом оказавшийся снова в Петрограде, заявил о полной поддержке большевиков, вызвало очередное смятение умов. Скажу честно, фотографии бывшего самодержца, стоящего бок о бок с товарищем Сталиным, не прибавили нам популярности в так называемых революционных кругах. Эсеры и меньшевики, ранее было притихшие, снова воспрянули духом и развернули бешеную агитацию, обвиняя большевиков в предательстве революции и в союзе с царизмом. Нам снова начали угрожать, а несколько наших товарищей были зверски избиты матросами-анархистами.