парадному входу и к террасе с перилами тянулась лестница) и содержал в себе ящик или ящики, где хранились аккуратно сложенные вышитые занавески, одежда для жильцов и, короче говоря, необыкновенной красоты ткани в несметном количестве на все случаи жизни.

– Будто читаешь романы Горация Уолпола; наверняка этот домик как-то с ним связан, – задумчиво пробормотал мистер Диллет, стоя на коленях перед игрушкой и созерцая ее с благоговейным восторгом. – Восхитительный! Да, мне сегодня явно повезло. Сначала получил пятьсот фунтов за горку, которая мне никогда и не нравилась, а теперь мне свалилось в руки это, причем всего за десятую часть цены, которую бы с меня потребовали в городе. Здорово! Однако начинаешь бояться, что для уравновешивания может произойти что-нибудь неприятное. Где там наш народец?

И он вынул население дома и разложил его в ряд. И опять можно соблазниться возможностью составить полную опись костюмов, но я этого сделать не в состоянии.

Среди куколок были джентльмен и леди в голубом атласе и парче; двое детей: мальчик и девочка; кухарка, няня, лакей; работники конюшни: форейторы, извозчик, два грума.

– Еще кто-нибудь? Да, кажется.

Полог на кровати в спальне был задернут, и, осторожно раздвинув его, он стал нащупывать пальцем кровать. И мгновенно отдернул палец – ему показалось, что он коснулся чего-то… не шевелящегося, а пружинящего, причем будто живого. Затем он отдернул занавески, которые висели на стержнях, и извлек из кровати седого старого джентльмена в длинной хлопчатобумажной ночной рубашке и в колпаке. Положил он его рядом с остальными. Вот все и в сборе.

Наступило время обеда, поэтому мистер Диллет устроил за пять минут леди и детей в гостиной, джентльмена в столовой, слуг в кухне и на конюшне, а старичка уложил обратно в кровать. Затем он отправился в соседнюю комнату переодеваться, и до одиннадцати часов вечера мы его больше здесь не увидим и не слышим.

Спать он обожал в окружении некоторых драгоценностей своей коллекции. В спальне у него имелись кровать, ванная, шкаф, а в примыкающей гардеробной хранилась всевозможная одежда. Но его четырехтумбовый стол, который сам по себе являлся огромной ценностью, стоял в большой комнате, где он иногда писал, читал и принимал гостей.

В этот вечер он направился к себе в необыкновенно самодовольном расположении духа.

Часов с боем поблизости не было: ни на лестнице, ни в конюшне, ни даже на дальней церковной башне. Тем не менее мистер Диллет вздрогнул: его сладкий сон нарушил звон колокола. Он отбил час ночи.

Он был настолько поражен, что, вместо того, чтобы затаить дыхание и широко раскрыть глаза, он просто сел.

Лишь утром он задал себе вопрос, каким образом кукольный дом, стоящий на столике близ кровати, был так отчетливо виден, ведь в комнате было совершенно темно. Но видно было все. Яркая полная луна светила в четверти мили от большого белого каменного здания, но каждая деталь в домике была видна, как на фотографии. Вокруг часовни и самого дома росли деревья. Ему почудился даже запах холодной сентябрьской ночи. Из конюшни раздавались позвякивание и топот, словно лошади переминались с ноги на ногу. И тут в полном потрясении он осознал, что над домом простирается не увешанная картинами стена его комнаты, а глубокое синее ночное небо.

В нескольких окнах горел свет, и он в одну секунду понял, что перед ним находится не четырехкомнатный дом с убирающейся передней частью, а настоящий дом, с огромным количеством помещений, с лестницей, – только создавалось впечатление, что смотришь на него с другой стороны телескопа.

– Хочешь мне что-то показать? – пробормотал он и честно уставился на освещенные окна.

В реальной жизни они бы, несомненно, были закрыты ставнями или задернуты занавесками, но теперь ничто не закрывало их и все происходящее внутри было видно.

Свет горел в двух комнатах – на первом этаже справа от входной двери и на верхнем слева; первая была освещена полностью, во второй горел тусклый огонек. В нижней комнате помещалась столовая; стол был накрыт, но с трапезой было уже покончено, стоять оставались лишь вино да рюмки. Мужчина в голубом атласе и женщина в парче находились в комнате одни, они вели серьезный разговор, сидя рядом друг с другом и положив локти на стол. Время от времени они замолкали и, казалось, к чему-то прислушивались. Один раз он поднялся, подошел к окну, раскрыл его, высунулся наружу и приложил руку к уху.

На серванте в серебряной лампе горел вощеный фитиль. Отойдя от окна, мужчина, по всей видимости, покинул и комнату. А леди, взяв лампу, застыла на месте, прислушиваясь. По выражению ее лица создавалось впечатление, что она старается сдержать грозящий овладеть ею страх, и ей это удалось. Ее широкое, плоское, хитрое лицо было полно ненависти. Но вот мужчина вернулся, и она, забрав у него что-то крошечное, поспешно вышла из комнаты. Он тоже пропал из виду, но на секунду или две. Медленно распахнулась парадная дверь, и он вышел наружу и остановился на верхней ступеньке крыльца, глядя по сторонам. Затем он поднял голову к освещенному верхнему окну и погрозил кулаком.

Наступила пора бросить взгляд и на верхнее окно. В комнате стояла кровать с пологом. В кресле сидела нянька или какая-то другая служанка, она явно дремала. Старик на кровати не спал; можно было подумать, что он волнуется – он все время шевелился и выбивал пальцами по одеялу неслышную мелодию. Дверь за кроватью отворилась.

На потолок упал луч света, и внутрь вошла леди. Поставив свечу на стол, она подошла к камину и разбудила няньку. В руке она держала старинную бутылку для вина, уже откупоренную. Нянька забрала у нее бутылку, налила из нее немного жидкости в крошечную серебряную кастрюльку, добавила пряности и сахар из вазочек на столе и поставила греть на огонь.

Тем временем старик на кровати что-то невнятно говорил леди, она с улыбкой подошла к нему, взяла за запястье, словно проверяя пульс, и прикусила губу, будто ее охватил ужас. Он с беспокойством посмотрел на нее, а потом указал на окно и что-то сказал. Она кивнула и сделала то же самое, что делал до нее мужчина: открыла окно и прислушалась – но, может быть, только для виду, – затем отрицательно покачала головой, и старик, кажется, вздохнул.

Тут на огне закипел посеет[26], нянька перелила его в серебряную чашечку с двумя ручками и понесла к кровати. Старик, очевидно, не желал его пить, так как стал отмахиваться, но леди с нянькой наклонились над ним и, по-видимому,