Он вздохнул, на сей раз уже не про себя, аккуратно собралдокументы в папку и направился в кабинет Ларионова. Рокицкий проворно, но безлишнего подобострастия встал из-за своего стола в приемной и распахнул передним дверь.

– Ну-с, голубчик мой? – поинтересовалсяполковник. – Каковы впечатления? Кель импресьен?

– Я бы сказал, ситуация в вашей губернии ничем невыделяется, – подумав, заключил Бестужев. – Судя по отчету, у вас нехуже и не лучше, чем во многих других местах…

– Отчего ничуть не становится легче, – вздохнулполковник.

– Вы мне обещали визит к судебному следователю…

– Бога ради. – Полковник грузно поднялся и взялфуражку. – Сейчас же и поедем, я ему минут пять назад телефонировал. Вотличие от прокурора, господин Аргамаков – весьма ответственный и серьезныймолодой человек, вот если б только… – он нахмурился, оборвал фразу. –Думаю, он произведет на вас самое хорошее впечатление. Да и супруга – красавица,здешняя светская львица…

Бестужев вспомнил все, что ему рассказала об этой светскойльвице шустрая Анютка. «Интересно, если это правда, полковник знает? Не можетне знать… Впрочем, мне-то что до того?».

– Василий Львович, – сказал он, решившись, –меня все же удивляет, почему во время нашего совещания ни словом не былоупомянуто о работе Струмилина, пробывшего здесь все же достаточно долго…

Похоже, этот вопрос, не самый сложный и ошеломляющий,оказался для полковника крайне неприятен. Он откровенно отвел взгляд, без нуждыпринялся перекладывать на столе бронзовые безделушки.

Бестужев непреклонно ждал, всем своим видом показывая, чтоне отступится.

– Алексей Воинович… – вздохнул Ларионов. – Дав том-то и состоит печальная истина, что господин Струмилин занимался чемугодно, только не работой… Поедемте?

– Василий Львович, – сказал Бестужев, снеудовольствием косясь на монументального вахмистра, размеренно колыхавшегося вседле справа от коляски, – ну это-то зачем? Я же не губернатор как-никак…

– Простите, уж придется потерпеть, – решительносказал Ларионов. – Мы с Иваном Игнатьевичем, – он показал глазами насидевшего напротив Рокицкого, – и с Баланчуком совместно измыслили, еслиможно так выразиться, кампанию по приведению противника в смятение чувств. Несчитаете же вы меня, в самом деле, банальным провинциальным подхалимом, готовымвыдумать для столичного гостя всякие помпезные глупости? Нет, тут все несколькосложнее. Вы у нас, простите великодушно, вроде штандарта… Особо довереннаяагентура уже распространяет по городу слухи, что в недрах столичной жандармерииродился некий коварный и гениальный план по изловлению наших налетчиков,каковой с вашим приездом стал успешно претворяться в жизнь… Понимаете? Если онивсё еще в Шантарске – а я подозреваю, что так оно и обстоит, –непременно должны занервничать. Неизвестность всегда пугает, особенно в такихделах, а мы им подсунем великолепнейшую неизвестную угрозу, о сущности коей онини за что не смогут догадаться…

– Очень мило, – поморщился Бестужев. – А неокажется ли так, что в столичного гостя шарахнут бомбою из-за угла? Или высадятобойму из браунинга? Полагая, что с моим устранением угроза и сойдет на нет…

– Уж не боитесь ли?

– Знаете ли, Василий Львович, я всегда боялся погибнутьглупо, – признался Бестужев. – И на войне, и впоследствии. А теперьесть такая опасность…

– Да подумал я о ней, подумал, не беспокойтесь, –усмехнулся Ларионов. – В тех самых слухах ведь не утверждается, что именновы являетесь единственным двигателем дела. Наоборот, всячески подчеркивается,что план поимки давно известен большому числу жандармов и полицейских, так чтоникто не станет метать ни в вас, ни в меня бомбу, поскольку это совершеннобессмысленно. Давно служу под голубым околышем-с, опрометчивые решенияпринимать отучился… Не переживайте, право. Доедем до Аргамакова в целости исохранности.

– Что он за человек?

– В отличие от прокурора, который мне проел всепеченки, уж простите за вульгарность, Аргамаков – человек надежный и толковый.В тридцать один год дослужиться до надворного советника, что по Табели о рангахсоответствует армейскому подполковнику, – это, знаете ли, кое о чемговорит. Разумеется, сей молодой человек не без недостатков, но это такая ужроссийская беда, – он досадливо махнул рукой, – ничего общего сполитикой не имеющая. Всё, вот и прибыли…

Довольно большой деревянный дом стоял в глубине сада – поздешним меркам, респектабельное жилище, хоть и уступающее кирпичным особнякамкупцов, но тем не менее наглядно свидетельствующее о явной зажиточности хозяев.Поневоле вновь вспомнились рассказы Анютки о побочных источниках этогоблагополучия. Очень может быть, девица и не врет. В столицах, случалось,обнаруживали целые бордели, где искали приработка дамы из общества, чьи мужьястояли и выше судебного следователя Аргамакова на лестнице чинов и положения…

– Вон, поспешает ходя, – сказал Ларионов,одергивая китель. – Их у нас после японской кампании немало появилось…

Выкрашенную в белый цвет калитку распахнул китаец в столь жебелоснежном кителе, классический китаец с косой, каких Бестужев насмотрелсяпредостаточно. Он низко поклонился, залопотал, старательно борясь с темибуквами русского алфавита, кои был решительно не в состоянии выговорить:

– Балина и балыня изволят в саду…

Из мальчишеского озорства Бестужев степенно ему поклонился:

– Хао, хао, туньчжи.[20]

Китаец с бесстрастным выражением лица произнес длиннуючирикающую фразу, но Бестужеву пришлось пожать плечами:

– Во бутунды, шеньмайе бутунды.[21]

И они двинулись вслед за китайцем по чисто подметеннойдорожке среди пышных кустов не отцветшей еще сирени.

– Ловко, – сказал Ларионов. – Вы что же,по-ихнему понимаете?

– Да где там, – смущенно сказал Бестужев. –Нахватался обиходных фраз, не без этого… А вот понимать не способен. У нихведь, Василий Львович, огромное значение имеют даже не слова, а интонация. Однаи та же фраза, произнесенная, скажем, с тремя разными интонациями, три смысла иимеет, совершенно отличных друг от друга…

– Одним словом, Азия-с… – полковник расцвел наглазах: – Ирина Владимировна, звезда вы наша! Честь имею!

И первым подошел к ручке хозяйки. Бестужев по старшинствупоследовал за ним. Что ж, молодая белокурая дама в белом летнем платье былачертовски красива, по столичным меркам прекрасно подходила под амплуа«роскошной женщины», и, если всё правда, можно понять купцов, наносящихизрядное кровопускание своим бумажникам…