Рядом с моим недавним противником присел на корточки ещё один здоровяк. Я видел только его спину в россыпи веснушек да лысеющую макушку. Он потряс лежащего за плечо и растерянно, по-бабьи запричитал:

– Господин капитан!.. Господин!.. Ну как же это?.. Как же?!..

– Ты его знал? – спросил я.

Лысеющий не слышал:

– Господин капитан!.. Очнитесь же!..

– Лионессе? – продолжал я допрос, удивляясь, что палач-машины до сих пор не распластали придурка.

– Да!.. Да!.. – отмахнулся он от меня.

– Не трогай его.

– Как?

– Уходи отсюда. Быстро!

– Да вы что, нелюди?.. – всхлипнул он. – Твари! Какие же вы твари!..

Ну как хочешь. Потом не жалуйся. Я шагнул в сторону. Свет сменился дезинф-жидкостью. Теплые тугие струи ударили по плечам, груди, голове. Запоздало затрещал разряд палач-машины. Здоровяк выгнулся, закричал.

Из тумана выступили женские силуэты. Их было много, очень много; вот одна из рунари вышла вперёд и замерла в столбе света. Мужчины испуганно попятились. Я с удивлением понял, что она – та самая, недавняя жертва. С кровавыми потёками на лице, отрешённым взглядом.

Рунари двинулась к лежащему капитану. Пропорции её тела сильно отличались от человеческих. Бёдра – слишком длинны, чересчур круглые груди, нижняя челюсть велика. Лопатки торчат. Кожа блестит от воды, словно лакированная. Всего по чуть-чуть, всего понемножку, но я ощутил себя персонажем картины Босха.

Девушка опустилась на колени и протянула руки к насильнику. Медленно коснулась его щеки – там, где расплывалось пятно кровоподтёка. Капитан дёрнулся и застонал.

Сам не зная зачем, я шагнул ей навстречу. Лицо рунари вспыхнуло радостью; она бросилась ко мне и схватила за руку. Умоляюще глядя в глаза, что-то произнесла на родном наречии. Их языка я не знаю. Так и не понял, что она хотела сказать. Не дождавшись ответа, рунари ушла в темноту.

– Хана тебе, парень, – прокомментировал голос за спиной. – Мужикам своим скажет, сучка. Да что ж это такое, а? Куды ж начальство-т смотрит?

– Заткнись, дурак, – отвечали ему. – Она – Хозяйка Прайда. Те благородство ценят. Повезло мужику.

Моя мочалка так и лежала на полу. Я подобрал её и влез под душ. Струя показалась мне слабой. Я дважды хлопнул в ладоши, усиливая напор. Принялся ожесточённо намыливаться, словно стараясь стереть с кожи всю грязь концлагеря. Остановился я, лишь когда ссадины на коже начали гореть.

Всё. Хватит самоистязаний. Бросив истерзанную мочалку и крохотный обмылок в ящик для отходов, я вышел из зала. Воздух в коридоре шёл слоями – тепло-холод-тепло. Ноги покрылись гусиной кожей.

Дрожа от озноба, я вошёл в кабинку для переодевания и стал на металлическую решётку. Швей-трубки засвистели, разрисовывая моё тело причудливыми чёрными узорами. Металлический ланцет корректировщика парил в воздухе, неуловимыми касаниями перестраивая слои пластика. Через несколько минут гибкая плёнка покрыла всё моё тело. Под мышками вспухли коробки терморегуляторов. Инжекторы взяли тон выше, и в паху неприятно защипало: образовывалась ЭО-мембрана. Жжение перешло на ягодицы, а корректировщик перелетел к горлу и засновал, сглаживая края одежды.

Я опаздывал. Драка в санблоке выбила меня из размеренного ритма лагерной жизни. Когда я вышел, уже начало темнеть. Меж туч горели зелёные звёзды – словно изумруды на бархатных подушечках.

Вот и зелёная вспышка. Хрипло взревела сирена, и заключённые едва заметно ускорили шаг. В лагере началась деловитая суета. Каторжники спешили к холму, стараясь не сбиваться на бег. Они напоминали прилежных студентов психотренинга: движения ленивы и медитативны, глаза смотрят внутрь.

Бежать нельзя. Бегущие люди легко образовывают толпу, а с толпами палач-машины борются. Каждый должен гулять сам по себе. Как киплинговская кошка.

Я влился в общий поток. Вместе со всеми и – отделён от других. Потрескивали разряды. В воздухе разлилась промозглая сырость. Защищённый комбинезоном, я не замечал холода, однако изо рта с дыханием вырывались облачка пара.

Вот и «грязь» – озерцо чёрного янтаря. Мало кто осмеливается забредать сюда: попадёшь в лужу – не выберешься. Смола не застывает даже в самые страшные холода. Я отсчитал шесть нор от вытянувшегося к дорожке лакового языка и нырнул в седьмую.

Вот и всё. Я на конспиративной квартире.

Покрытие на ощупь напоминает мох. Интересно, она в самом деле живая? Жизнь, это способ существования белковых тел. Белка здесь хватает, и труба существует. Остаётся решить, можно ли назвать её телом.

Размышляя так, я полз вперёд. Труба потихоньку сужалась. Вначале я мог свободно передвигаться на корточках. Затем мне пришлось стать на колени. Потом и вовсе лечь. Под конец отверстие сузилось настолько, что туда даже кошка не смогла бы пролезть.

Такого я ещё не встречал.

– Эй! – крикнул я. – Что за шутки? Есть кто-нибудь?

Темнота насмешливо молчала. Мне вспомнились рассказы о неудачниках, переваренных голодными трубами. По спине побежали мурашки. Фольклор-фольклором, а страшно.

На ощупь мох казался тёплым и сухим. Это успокаивало. Согласно тем же легендам, голодная труба стынет и покрывается инеем. Посмотрел бы я на сумасшедшего, что полез бы в ледяное логово… Разве что время поджимает, а снаружи мороз становится всё круче.

Я прислушался. За мной следом кто-то полз.

Уже хорошо.

– Эй! – крикнул я. – Здесь не пролезть!

Шорох не прекратился. Кто-то схватил меня за ногу, ощупывая. Мой преследователь протиснулся вперёд, прижимая меня к стенке трубы.

– Не волнуйтесь, – послышался женский голос. Судя по акценту, говорила рунари. – Сейчас всё будет в порядке.

Гостья (или хозяйка?) бесцеремонно протиснулась к сужающейся горловине. Пластик её спрей-комбинезона расцарапал мне щёку. Что-то скрипнуло, и я ощутил, как моховая подушка подо мной просела. Дышать стало легче. Энергично извиваясь, рунари поползла вперёд, и я едва успел убрать голову, чтобы не получить пяткой по носу.

– Давайте за мной, – услышал я. – Смелее.

Узкая, непривычно горячая ладошка ухватила меня за запястье. Я энергично заработал локтями и коленями, пробиваясь в темноту. Труба кончилась, и я оказался в небольшой пещере.

Я вытянул руки, ощупывая потолок. Метра два… Разодранные пёрышки мха щекотали нос, и я чихнул. Моя спутница что-то сказала по-рунархски. Вспыхнул тусклый багровый уголёк.

– Это гори-гори-ясно, – сообщила она с гордостью. – Никто так не умеет, одна я.

Я уселся. Рунари сидела напротив меня, поглаживая ладонями косицу светящегося мха. Огонёк светил слишком тускло, чтобы что-то можно было разглядеть. Спрей-комбинезон рунари сливался с тьмой. Красные отблески падали на её лицо снизу, превращая лицо в страшную маску.