Когда выходят замуж нимфы, соотношение полов среди детей этого возраста изменяется таким образом, что свободных мальчиков оказывается на 50% больше, чем девочек. Между тем для общества это очень вредно. Мужской целибат должен расти как можно меньше: ценятся военная мощь в коммунальном плане и связь между «домами» в плане частном. Один из факторов фиксируется заранее через число выживших; общество может играть именно на числе мужчин (неосознанно, разумеется). Результат достигается замужеством готовых к браку девочек, но их мужьями становятся не мальчики их возраста, а зрелые мужчины: девочка пятнадцати лет отдается мужчине тридцати — тридцати пяти лет. Так решается проблема слишком высокого процента мужского целибата. Столь поздний для мужчин брачный возраст позволяет добиться численности, приблизительно равной численности женщин. Что касается девочек, то этот же феномен проявляется под другим углом: чем позже они выходят замуж, тем труднее разрешить проблему численного спаривания полов. Следовательно, наблюдается тенденция понижения их брачного возраста.

Наблюдая подобные вещи, Аристотель дает им другое объяснение. Он считал, что следует избегать того, чтобы в паре один из супругов регистрировался, а другой нет. От социологии его объяснение устремляется к физиологии: поскольку мужчина способен к оплодотворению до семидесяти лет (Аристотель считал это возможным и вероятным), а женщина — до пятидесяти, «необходимо, чтобы союз полов начинался в возрасте таком, который достигает для этих супругов своего предела». То есть девочка должна выходить замуж за мужчину на двадцать лет старше ее.

Когда будет сделано «достаточно» детей для общества, когда будет исполнена «служба», которую ожидают от каждого, тогда время брака можно будет считать миновавшим. Еще один признак временной концепции брака.

Известно, сколько риска в древних обществах было связано с родами. Рождение ребенка представлялось как «невыносимое испытание, сопровождавшееся болью и потерей крови», и, несмотря «на защиту Элейфии и Лохии» (богинь — покровительниц родов), оно являлось причиной смерти множества женщин. Однако еще большее число супружеских пар разрушается из-за разницы в возрасте между супругами и из-за войн. Мужья в первой линии. Появляется множество вдов и меньше повторных мужских, нежели женских браков, поскольку богатое приданое всегда с легкостью находит желающих. Так циркулируют женщины и богатства. Но достаточно бедности, чтобы дисквалифицировать множество таких «старух». Они оказываются без настоящего покровителя, лишь их сыновья могут их принять. Это — женщины без мужчин, еще не достигшие менопаузы, но немногим более свободные теперь, когда получили новый общественный статус.

Подобная нехватка женщин может объяснить редкий социальный факт: в Спарте практиковалось многомужие. Озабоченная, как и остальные, опасностью извне, Спарта также боялась опасностей внутри себя, она беспокоилась за свое биологическое, а следовательно, и политическое состояние. Больше всего ее заботила опасность дефицита мужчин. В этом полисе, где педерастия была более законной, чем в Афинах, где она забирала из брака слишком много «настоящий мужчин», холостяцкий образ жизни был запрещен или за него взимали штраф. Спарта уделяла пристальное внимание и окружала заботами женщин при зачатии, беременности и родах. Все это делалось с дальним прицелом: дать городу солдат. Именно дети являются «общественной ценностью города». Эта концепция дошла до того, что решено было освободить женщину от работы женщины в «доме», особенно от ткачества. Поскольку образ жизни, предписываемый женщине, ведет к телесной изнеженности, было решено развивать ее способность носить и кормить зародыш.

Изнеженной ионийке, живущей в роскоши, но и в заточении, противопоставляется спартанская женщина, активно поддерживающая связь с городом, заботящаяся о своем теле, чтобы вырастить отличное мужское потомство. В Спарте мы видим евгенику в деле.

Он «передает» ее, если мы правильно поняли. Можно сравнить этот текст Полибия с отрывком из Плутарха, в котором зрелый муж в возрасте, имеющий молодую жену, может, если хочет и знаком с красивым и добропорядочным молодым человеком, «привести его к ней, чтобы осеменить ее достойным семенем и сохранить ребенка, который будет рожден, как его собственный». Женщина и ребенок остаются в «доме» мужа. Женщина лишь исполняет роль сосуда для семени отменного качества. А по Ксенофонту, наоборот, мужчина может получить от какой- то женщины желаемого отпрыска, убедив ее мужа предоставить ее ему, чтобы сделать это — «без совместного проживания». Мужчина оставляет себе дитя, а жена остается у своего мужа. Основной причиной подобной практики является большая разница в возрасте между супругами.

В Спарте были сильны мотивации, связанные с идеалом евгеники. В смысле «плодитесь и размножайтесь» спартанцы «наставляли своих женщин совокупляться с самыми красивыми мужчинами, как горожанами, так и чужестранцами» (Николай Дамаскин). Тем же, кого подозревали в том, что их дети не смогут удовлетворить физические и моральные требования, предъявляемые к членам общества, запрещалось иметь потомство. Солдаты, которых страх вынудил бежать с поля боя, объявлялись преступниками: считалось позором «дать им жену или получить ее из их рук», трусость отца могла передаться потомкам. Ничего из того, что нам известно о доминировавшей в Спарте идеологии, не противоречит этой практике многомужия. По Ксенофонту, женщина могла иметь даже два «дома». Что касается детей, супруг считал их братьями собственных детей, «они разделяли родство и власть, но не предъявляли права на наследство».

Неравенство между полами: если спартанское многомужие, похоже, свидетельствует о дефиците женщин, то афинский декрет, принятый в период Пелопоннесских войн (431 — 404 гг. до н. э.), декрет, позволяющий «желающим иметь две супруги», выдает дефицит мужчин. Содержание этого декрета нам точно неизвестно, о нем лишь упоминается в текстах, касающихся бигамности Сократа, имевшего двух жен, Ксантиппу и Мирто, от которых у него были дети.