до нужного места оставалось всего два квартала, а потом поворот налево, но тут она услышала:

— Госпожа Остен?

Прямо перед ней стоял высокий крепкий мужчина, выражение лица которого Марии сразу же не понравилось. Она хотела сказать что-то типа вы ошиблись, пропустите, помогите, но вот эта секундная растерянность сыграла против неё. Распахнулась дверца стоящей на обочине машины, куда Марию затолкали, закрыв рукой рот. Всё было сделано настолько быстро и профессионально, что девушка даже не успела понять, что происходит, а Опель 1,8 litre уже сорвалась с места и взяла курс из города. Окна были зашторены, ее с двух сторон крепко удерживали враги. Она была в шоковом состоянии: никакой слежки не заметила, ни в Вадуце, ни в Вене. Как и кто мог ее найти и перехватить? Худшим был вариант, что это нацисты.

Шторка отделяла салон от места водителя, так что Мария не догадывалась, куда ее везут, но понимала, что куда-то за город. Где-то через полчаса городской шум сменился совсем другими звуками, но куда они едут, девушка так и не понимала. Её ни о чём не спрашивали, только крепко держали за руки, а в рот вставили кляп, что было крайне неприятно, но пока всё равно кричать она не могла. Да и дёргаться не получалось. Что это за люди? Она понимала, что узнает это тогда, когда окажется на месте. И что им надо? Ей так не хватало информации. Мозг посылал сигналы тревоги один за другим. Искал ответы, задавал вопросы, ей стоило большого труда привести свои мысли в порядок. Но ничего вразумительного не приходило на ум.

Всё стало ясно, когда ее выволокли из машины — они оказались на ферме, по всей видимости, неподалеку от Вены. Ехали сюда не более часа. Скорее всего, петляли по дороге. Ее затащили в дом, где одели наручники и приковали к стулу. Всё стало ясно, когда в комнату вошёл довольно полный мужчина с гладко выбритой физиономией, на лацкане пиджака был партийный знак НСДАП. Значит, всё-таки наци.

— Вы заставили нас попотеть, госпожа Остен. Мы так долго искали вас, чтобы задать несколько вопросов. Согласитесь, вы доставили нашей партии несколько неудобных моментов, поэтому нам очень хочется расставить точки над i.

Голос мужчины был неожиданно тонким, пронзительным, казалось, что перед ней итальянский кастрат, а не немецкий бюргер с его обязательным пивным животиком. Но обманывать себя не надо было. Этот человек был опасен — а для неё ещё и смертельно опасен. Выкрутиться? Мария не была наивной девочкой и прекрасно понимала, что за разоблачения Гитлера ей уже вынесли приговор. Раз это наци, значит, её живой отсюда не выпустят. Но что им надо? Если просто казнить, то зачем задавать вопросы — могли же просто пристрелить где-то по дороге, но нет, им что-то надо от меня. Но что?

— Я вижу, что пока что вы не настроены разговаривать. Это зря. Михель, аккуратно только. Она должна заговорить.

Ее били. Михель оказался той еще сволочью, к тому же достаточно умелой. Через пятнадцать минут аккуратного избиения, когда тело стало отзываться болью даже на малейшее прикосновение толстяк появился в поле её зрения снова. Боль была адской, но ей не дали потерять сознание — облили водой и вот тут последовали вопросы:

— Итак, Мария, кто был тот мужчина, который ездил с вами и копал компромат на Гитлера? Мы знаем, что вы спали вместе. Кто это был?

— Как вы меня нашли? — она решила чуть-чуть потянуть время и прийти в себя.

— О! Это было непросто! Сначала мы нашли герра Римана, и он отказался настолько любезен, что рассказал всё, что знал и согласился нам помогать. Знаете, никто ведь не хочет, чтобы твоих трёх девочек на твоих же глазах изнасиловали и убили? Вот мы и смогли договориться. Правда, в Париже тебя вели оболтусы, которые чуть было не провалили операцию. Но всё обошлось. К сожалению, людей у нас много, а вот хороших исполнителей дефицит. Итак, кто был этот мужчина? И «не знаю» — это не ответ!

Теперь её не били. Мария понимала, что рано или поздно она сломается. Им нужен Кольцов. Но как сделать так, чтобы ей поверили? Она понимала, что может спасти его только подсунув дезинформацию. Но чтобы ей поверили, она должна держаться, долго держаться, так, чтобы было видно, что она сломалась под пытками. Так и произошло, когда ей стали загонять иголки под ногти. Её дважды отливали водой, не давая потерять сознание. И только после того, как Михель стал выдергивать ей ногти, на четвертом она выдохнула…

— Я скажу… Дайте воды…

Ей дали напиться.

— Его звали Миклош, он венгр, Миклош Надь. Сотрудник Коминтерна. Я сразу поняла, что он не немец.

— Почему?

— Он говорил по-немецки очень хорошо, но с небольшим акцентом, почти неуловимым.

— Так он венгр?

— Скорее всего, венгерский еврей.

— Понятно, в этом ты убедилась. — толстый слащаво улыбнулся.

— И еще, мне показалось, что он из агентов Ронге. — не замечая издевательского тона, произнесла она.

— Почему? — сразу же подобрался толстяк.

— мне показалось, что они знакомы… и Ронге как-то подозрительно быстро согласился нам помочь. У меня сложилось впечатление, что Миклош много знал о деле полковника Редля. А это не так просто.

— Вот как, вот как…

Она так и не узнала, смогла ли спасти Михаила или нет. Рано утром ее после многочасового изнасилования и пыток вывезли в лес, где уже была готова могила. Опустили туда живой, закапывали быстро, под скабрезные шутки и обсуждение женских прелестей. Наверное, попытаться спасти Михаила Кольцова было каким-то роком в её судьбе[1].

[1] В РИ Мария Остен узнав об аресте Кольцова приедет в СССР и даже примет советское гражданство, будет ходить по инстанциями пытаясь доказать его невиновность. Её тоже арестуют. Расстреляют 16 сентября 1942 года.

Глава семнадцатая. В поисках Марии-2

Берлин

4–5 июля 1933 года

В начале июля я оказался в Берлине. В каждом городе есть своя красота. Этот, довоенный Берлин имел свою прелесть. Нет, он не был ярким, как Париж, шумным, как Милан, пафосно торжественным как Венеция. Он был весьма своеобразным центром силы. Чувствовалось, что эта европейская столица закладывалась как столица империи, но не было в ней и той имперской тяжеловесности, которой поражала Вена, скажем так, Берлин не успел приобрести черты монументального имперского центра — и в этом состояла его особенная прелесть. Сочетание патриархальности, регионального центра с намеками на имперское величие, я бы выразил это такими словами. Начало тридцатых было временем расцвета театрального искусства, а столица Германии еще и считалась центром европейского театра, достаточно