– Обо мне они тоже так думают.

Я снова потянула сани. Нет, эгоистичный ты ребенок. Никакого сравнения. Никто не считает тебя глупым. Просто сочувствие в нашем мире дорого стоит, я это уже поняла.

Мы приехали в школу как раз к тому моменту, как учитель вышел из класса и позвал учеников на занятия. Ни на секунду раньше.

Даррелл гораздо непринужденней, чем вчера, поздоровался с одноклассниками. Двое из них схватили его под мышки и втащили в класс. Он смеялся и протестовал. И тут кто-то залепил мне в спину тяжелым мокрым снежком. Я не стала оборачиваться, быстро взбежала по ступенькам, отряхнула пальто, повесила его на крючок и села за учительский стол, отодвинув свой стул как можно дальше от того места, где обычно сидел Руперт Джиллис.

Призвав класс к вниманию, учитель положил передо мной лист грубой бумаги и протянул грифельный карандаш.

– Перепиши это три раза, – сказал он и открыл учебник на странице с алфавитом. Я была приятно удивлена: на этот он разговаривал со мной прямо и даже резко. Я слегка расслабилась. Он всего лишь учитель и пытается меня чему-то научить. Вот и все. Отлично, я за этим сюда и пришла.

Я принялась старательно выводить буквы. Пальцы оказались такими же неуклюжими, как и мой рот, но я старалась писать мельче и умудрилась на одном листе переписать каждую букву не три, а пять раз. Где-то в середине работы над алфавитом я поняла, что у меня стало получаться. И хотя упражнение было совсем простым, я испытывала восторг, сжимая карандаш между большим и указательным пальцами, вдыхая запах бумаги, сдувая серые крошки графита с букв, которые я вывела. Как я завидовала учителю. Едва начав учиться, я уже поняла, что мне гораздо приятней проводить мою жизнь со словами на бумаге, а не с курами, мамами и братьями.

Руперт Джиллис бесшумно опустился на стул и посмотрел на мою работу.

– У тебя умелые ручки, – сказал он так тихо, что даже шестилетний малыш на первой парте не смог услышать.

Грифель с треском сломался. Он не имел в виду мою писанину.

– Дай-ка я покажу тебе, как выводить буквы, – он накрыл мою руку своей ладонью, и мы написали с ним букву «Т». Как только он закончил, я отдернула руку.

– Вот видишь, как должно быть, – сказал он и вернулся на место.

Чуть позже он дал задание классу читать по парам. Чуть слышное бормотание заглушила его голос. Мысль о том, что теперь его никто не услышит, его явно воодушевила. А мне так не хватало тишины.

Я открыла букварь, который он мне дал вчера, начала разбираться со вторым уроком. Я не успела как следует продвинуться, как он положил свою руку с длинными пальцами прямо на страницы.

– В твоем возрасте букварь может показаться совершеннейшей глупостью, – сказал он. – Интересно, понравится ли тебе классика? Немного римской поэзии. Я тут посмотрел кое-что. Давай я тебе почитаю.

Римская поэзия? На второй день учебы?

– Не волнуйся, – он мягко рассмеялся, – это не на латыни.

Он выдвинул нижний ящик стола и достал шкатулку. Достав из кармана пиджака ключ, он открыл ее и вынул книгу в переплете из холста. «О», «В», «И», «Д», – прочитала я на обложке.

– Это легенды о языческих богах, – прошептал он, скосив взгляд в сторону малышей на первых рядах. – Они были до христианства. Пастор Фрай их не одобряет, ну а мне они кажутся забавными.

Он пролистал несколько страниц.

– Вот, тебе наверняка понравится. Это история про Ио. Ее взял силой Юпитер, царь всех богов.

Мне потребовалось мгновение, чтобы осознать термин «взять силой». Руперту Джиллису это кажется забавным.

– Зевс превратил ее в очаровательную белую корову, – сказал он, – чтобы спрятать от своей жены Юноны. Но та все равно продолжала мучить Ио, пока Юпитер ее не освободил. Вот послушай:

И лишь смягчилась она, та прежний свой вид принимает,

И пропадают рога, и кружок уменьшается глаза,

Снова сжимается рот, возвращаются руки и плечи,

И исчезает, на пять ногтей разделившись, копыто.

Джиллис выразительно смотрит на мои руки, и я прячу их под столом.

В ней ничего уже нет от коровы, – одна белизна лишь.

Службой довольствуясь двух своих ног, выпрямляется нимфа

Я никогда слышала, чтобы мужчина разговаривал так нагло и открыто. Я не знала, что слова могут действовать как пальцы, дотрагиваться до тех мест, куда им нет доступа, и получать удовольствие за счет жертвы.

Только боится еще говорить, – подобно телице, Не замычать бы,

Джиллис снова посмотрел на меня.

– и речь пресеченную пробует робко.[1]

– Вот так, – произнес он, ужасно довольный собой. – Вы с Ио нашли бы взаимопонимание, да? Но все-таки, если бы ты могла говорить, то наверняка бы сказала, что Ио повезло больше.

Она вернула свой голос.

Я не доставлю Руперту Джиллису такого удовольствия. Я не сдамся. Мое лицо ничего не выражает, мысли далеко, чувства немы.

А у него все по-другому. Он откладывает книгу в сторону, протирает поверхность стола, как будто книга могла ее испачкать. Сложив руки на столе, он с довольным видом начал наблюдать за учениками.

Ио повезло больше. Мне дали попробовать на вкус несколько слов, которые девушка, получившая христианское воспитание, может и не знать. Как это напоминает мне полковника. Значит, теперь, моя речь будет принадлежать только мне. Как священный дар. Мои слова не предназначены для Руперта Джиллиса, теперь за меня будет говорить мое тело.

Я встала с места, взяла доску и грифель и пошла к третьему ряду парт, где сидели близняшки – сестры Юнис и парочка пухленьких девочек лет двенадцати с тонкими косичками. Там было еще одно место для меня. Им явно не понравилось мое соседство, но они промолчали.

Я посмотрела в глаза учителю, и увидела, как его щеки покрываются красными пятнами. Порывшись в кармане, он вынул платок и вытер лоб. После этого он дал звонок на обед.

После обеда он с иступленной решимостью заставлял учеников пересказывать, решать арифметические примеры и делать упражнения по грамматике. Он спрашивал даже меня, и, поскольку я молчала, бил линейкой мне по рукам. Трижды он вызывал меня к доске, заставляя произнести «погребальный», «первоначальный» и «обсидиан». Я молчала, без звуков принимала его удары и возвращалась на место. Белокурые соседки смотрели на меня с ужасом и восхищением. Элизабет Фрай не смела взглянуть мне в глаза.

Я слушала, как отвечают другие. Те немногие, кто ошибался, тоже получали удары, но не такие сильные, как доставались мне. Даррелл на все вопросы отвечал быстро и правильно. Хоть у меня и болела рука, но я все равно гордилась своим умницей братом.