Военная Фемида тут же завертелась. Опросив, Дима поместили в камеру, где обретался еще десяток служивых различных родов войск, совершивших правонарушения, а чуть позже состоялась встреча со следователем.

Тот был преклонных лет майор, в пенсне[80] и с бородкой, чем-то похожий на Всесоюзного старосту Калинина.

– Ну как же ты так, батенька? – изучив несколько бумаг в тонкой папке, снял майор пенсне и протер носовым платком стекла. – Нехорошо получается. Давай рассказывай все как на духу.

После чего водрузил пенсне на место.

– Нехорошо, – вздохнул Дим и повторил то, что говорил ранее, более подробно.

– А как фамилии тех двоих, что были с тобою?

– Я их не знаю, товарищ майор. Встретились случайно. (Дим принял решение не путать ребят «в историю» и взять все на себя. Как часто было на фронте).

– Ну-ну, – качнул седой головой майор, после чего достал из стола бланк и стал заполнять протокол допроса.

А когда выяснил, что старшина москвич, оживился.

– Где жил в столице?

– У Чистых прудов, на Солянке.

– Выходит, земляк, я с Ордынки, – взглянул на Дима следователь. А потом, заполнив анкетную часть протокола, заявил следующее.

– Вооруженный разбой в твоих действиях и тех, кого покрываешь, налицо. Показания мадьяр, бумага из Смерша и обнаруженный саквояж это подтверждают. И за него тебе светят десять лет или высшая мера социальной защиты.

– Расстрел? – заиграл желваками Дим. – Я правильно понял?

– Правильно, – повертел в руках «вечное перо» майор. – А теперь слушай и мотай на ус. – Скрипнул стулом). – Тех двоих, что были с тобой, я искать не буду, хотя ясно, что вы из одной части. Закрою глаза и на стрельбу во время погони. В результате у тебя будет только разбой. За него до пяти лет лишения свободы.

– Я понял, товарищ майор, – кашлянул Дим. – Все так и было.

– Только так, – нахмурился тот и заскрипел пером по бумаге.

На последующих допросах потерпевший со свидетелями начисто забыли приметы двух других, бывших с Димом, а заодно и применение теми оружия. В один из таких дней майор сообщил, что разрешил свидание с подследственным двум его сослуживцам.

Ими, как и следовало ожидать, оказались Морозов с Вишневским.

– Пять минут, – буркнул заведший их помещение с зарешеченным окном сержант-охранник. Вслед за чем вышел.

– Ты прости нас, Димыч, – сказал Петька спустя минуту. – Мы, как только узнали, что ты здесь, сразу пришли к следователю с повинной.

– А он нам вставил фитиль, разъяснил, что к чему, и выпер, – продолжил Сашка.

– Правильно сделал, – последовал ответ. – Все троим нам светила «вышка».

– Кстати, – поглядев на дверь, наклонился к Диму Петро. – Того венгра с его шоблой мы предупредили, что если будут болтать лишнее, кабак взорвем, а их передавим как крыс.

– Так они и не болтают, – чуть улыбнулся старшина. – Лишнего.

– В дежурке мы для тебя оставили вещмешок, следователь разрешил, – шмыгнул носом Петька. – Там жратва, ватник с робой и яловые сапоги. А у них в голенища зашиты пять тысяч рублей. Наши собрали.

– Спасибо, – ответил Дим, и у него запершило в горле.

Вскоре майор сообщил подследственному, что дело завершено и направлено в трибунал, а его отзывают в Москву, к новому месту службы.

– Если есть желание, могу передать весточку родным, – предложил он Диму.

– Буду обязан, – кивнул тот, после чего продиктовал адрес, а заодно попросил завести матери оставшиеся в части его личные вещи, фотографии и документы. Следователь согласился и, как выяснилось потом, все выполнил. Встречались и такие.

Военную Фемиду впечатлило боевое прошлое старшины, отмеченное шестью орденами не считая медалей, но на приговоре это не сказалось.

Диму влепили пять лет лагерей, а заодно лишили наград и воинского звания.

После этого теперь уже осужденного, его переодели в робу, ватник и сапоги, вслед за чем отвезли в городскую тюрьму, для отправки «в места не столь отдаленные». Лишенцев там было как сельдей в бочке. И в основном, военная братия.

Соседом по шконке[81] у Дима оказался старший лейтенант-танкист, которого подловили и отметелили ночью дружки хахаля его венгерской подружки. «Старшой» обиделся, влез в свой «ИС»[82] и снес дом хахаля, задавив того насмерть. Дали голубю за то семь лет, для перевоспитания.

А напротив, на верхней у окошка лежал, глядя в потолок, бывший летчик и Герой Советского Союза. Комэск на вечеринке повздорил со штабным начальником, после чего офицеры учинили дуэль. Начальник промахнулся и получил пулю в лоб, а майора приземлили на десятку.

Помимо «романтиков», вроде Дима и этих двух, в камере сидели насильники с мародерами, воры и грабители, а также другие «антисоциальные элементы».

Утро начиналось с подъема, умывания и очереди к параше[83], затем следовал скудный завтрак, состоявший из куска черного хлеба, каши-размазни и пахнущего соломой чая, после чего проводилась перекличка и тянулась резина времени, муторная своей однообразностью.

Когда тюрьма набрала норму, Дима вместе с другими подлежащими отправке, партиями погнали в баню. Она располагалась на первом этаже в смежном корпусе. Арестантам выдали по четвертушке стирального мыла, в гулком зале на каменных скамьях имелись жестяные тазы, в кранах наличествовала вода. Горячая и холодная.

– Ну что, смоем грехи перед дальней дорогой, – сказал танкист и первым потянул жестянку.

Мылись по-фронтовому быстро и хмуро. Впереди ждала неизвестность. В жидком пару светлели военные тела, многие с отметками от пуль и осколков, изредка соседи перебрасывались фразами типа «Потри спину».

– Где ж тебя так размалевали, парень? – натираясь вехоткой, покосился на Димкин, изукрашенный наколками торс сидящий рядом пожилой дядя.

– На флоте, отец, – обрушил тот на голову таз с водой, после чего довольно крякнул.

– А в центре на спине малец с крылышками и трубой, это, что, навроде ангел?

– Точно, – кивнул бывший старшина. – Ангел-хранитель.

– Не уберег, он тебя, – вздохнул пожилой. – Как и меня молитвы.

– А ты за что сюда попал, отец? – спросил Дим. – Если не секрет, конечно.

– Какой секрет, – махнул рукой сосед. – Мне дали срок за мародерство.