– И чего же ты намародерил?

– Пару недель назад вызывает меня к себе ротный и говорит: «Готовься, дед, в запас». Я был автоматчиком в пехотном взводе. Ну, ребята, кто помоложе, надарили мне разного шмотья, а к нему золотой портсигар с сережками. А потом в казарме случился шмон, все это обнаружили, подключилась прокуратура, и мне влепили три года.

– Это они умеют, – сжал губы Дим. – А чего же твой ротный и те дарители? Очко сыграло?

– Через сутки, как меня забрали, нашу часть отправили в другое место, – вздохнул солдат. – Так что вступиться за меня было некому.

– Ясно, – ответил старшина. – Налицо закон подлости.

Еще через несколько минут в зал вошел охранник и заорал: «Все на выход!» Помывка закончилась.

Спустя сутки эшелон с бывшими военными, а ныне заключенными, двинулся на восток. Гремели колеса на стыках, паровоз тревожно ревел в ночи, мирным сном почивала освобожденная Европа.

Как водится в дороге, люди быстро сошлись, чему способствовало боевое прошлое.

Еще при посадке были назначены старшие вагонов. В том вагоне, куда попали Дим с Егорычем (так звали автоматчика), им определили Героя-летчика. Тот сразу же установил в теплушке воинскую дисциплину, что остальные восприняли с пониманием. Сказалась сила привычки. Впрочем, не обошлось без эксцесса.

Двое бывших воров, попавших на фронт из лагерей, сначала отказались подчиняться.

– Это ты там был командир и Герой Советского Союза, – встав перед летчиком, блеснул фиксой первый.

– А теперь мы едем в страну Лимонию, где закон – тайга, медведь – хозяин, – нарисовался рядом с дружком второй, плечистый крепыш с одним ухом. После чего обвел взглядом вагон и процедил: – Кому что не ясно?

– Мне, – сказал Дим и по-кошачьи спрыгнул с верхних нар, оказавшись перед блатными.

– Разъясни ему, Колян, – тряхнул косой челкой фиксатый.

– Ща… – осклабился крепыш, поводя широкими плечами, но в следующий момент получив резкий тычок в дых и, закатив глаза, повалился на пол.

Второго сгребли еще двое солдат и молча заработали кулаками.

– Будет с них, – сказал через пару минут комэск. – Парни немного погорячились.

– Ага, погорячились – прогундел, утирая разбитый нос, фиксатый, когда его отпустили. – Вставай, братан, – наклонился к зевающему Коляну. – Нас тут не понимают.

По Европе поезд шел несколько дней, с короткими остановками. Они были, как правило, на полустанках или запасных путях станций. Там поездная бригада заправляла паровоз водой с углем, а конвой с автоматами оцеплял эшелон, после чего заключенным производили оправку. Назначенные старшими вагонов, дневальные выносили и опорожняли под насыпь параши, затем делали вторую ходку, доставляя арестантам скудный харч, положенный по норме.

– Да, с такой жратвой долго не протянешь, – разбирая хлебные пайки, вздыхали недавние фронтовики, запивая их пустым кипятком из котелков и кружек.

Потом следовал длинный гудок, конвой занимал свои места на площадках вагонов, по составу звенел лязг сцепок, и, провернув колеса, паровоз трогался с места. За решетчатыми окошками теплушек бледнело осеннее небо, в которым к югу тянули журавлиные клинья, на душах было муторно и тоскливо.

Тревожный сон в дороге перемежали разговорами, пускали по кругу цигарки с последней махрой и наблюдали, как Колян с фиксатым (того звали Грек) режутся с желающими в карты.

Оба не держали на соседей зла и оказались вообщем-то, неплохими ребятами. На фронте они были с 42-го, воевали в артиллерии и имели награды, а после победы закуролесили. Для начала, уйдя в самоволку, несколько дней пьянствовали в пригороде Шопрона, а когда их попытался задержать комендантский патруль, набили морду лейтенанту.

– Вам-то ничего, – глядя на неунывающую пару, сказал штопавший гимнастерку Егорыч. – Следуете можно сказать в родные места. Небось, там дружки дожидаются.

– Ага, дожидаются, папаша, – невозмутимо ответил Грек, ловко тасуя колоду. – Приедем и нам сразу устроят «правилку», вроде второго суда, но только воровского.

– Это как? – удивился один из зрителей. – Расскажи, интересно.

– Все просто, – сказал сидевший по-турецки рядом с приятелем Колян. – Мы теперь посученные.

– Ну и слова у вас, какие-то басурманские, – натянув на костистое тело гимнастерку, застегнул ворот Егорыч. – Или не можете по-русски?

– Почему? Могем, – принял из рук соседа цигарку Грек и разбросал карты.

– Там, куда мы едем, – выдул из ноздрей синеватый дым, – всем заправляют воры.

– Брешешь, – свесил вниз голову старший лейтенант – танкист. – А как же лагерная администрация?

– Администрации на это наплевать, главное, чтобы зэки пахали и строили светлое будущее. Воры, кстати, ей в этом помогают.

– И каким же образом?

– Они держат всех «мужиков», ну в смысле тех, кто работает, в узде. Чтобы ударно трудились и не возникали. А если что, перо[84] в бок и «гуляй Вася».

– Так сами что же ничего, получается, не делают, эти самые воры? – спустился с нар танкист, устроившись рядом с игроками.

– Вор работает только на свободе, лейтенант, – многозначительно изрек Грек, выдав карту сидящему напротив узкоглазому казаху. – По специальности. А в зоне ему пахать западло. С работы кони дохнут.

– Ну, дела, – переглянулись сразу несколько слушателей. – Чего делают, гады.

– Так, а вы с дружком, кто были по специальности? – поинтересовался Егорыч. – Не иначе душегубы?

– Обижаешь, – повертел башкой Колян, после чего шмякнул свои карты на брезент мастью вверх, – очко! Ваших нету.

– Мы, батя, честные воры, – стал собирать колоду в очередной раз Грек. – Я был домушником, а Колян шнифером. Работа умственная и, можно сказать, культурная.

– И в чем она состояла? – скептически вопросил Егорыч. – Эта самая работа.

– Я чистил сейфы и сберкассы, – приняв цигарку от приятеля, затянулся Колян, – а Грек квартиры состоятельных граждан.

– Ясно, – сказал лейтенант. – Вы ребята почти Робин Гуды.

– Ты полегче бросайся словами, танкист – заиграл желваками Грек. – Мы можем и обидеться.

– Робин Гуд был старинный английский герой, – хлопнул его по плечу лейтенант. – Отбирал у богатых и отдавал бедным.

– Ну, если так, то тогда ничего, – переглянулись дружки. – Только мы хрен кому чего давали. Толкали барыгам.

По вагону пробежал смех, а потом лежавший до этого молча Дим пожелал узнать, за что их будут судить в лагере.

– Больше не мечу, – передал колоду соседу Грек. – Без интереса скучно.

И задумался.