их (будь то узы семьи или любовных отношений, узы привычки или образа мыслей) так рьяно, как только могла. Она всю жизнь старалась не обременять себя имуществом и однажды, в порыве смелости, точно не лишенном героизма, когда почувствовала, что слишком привязалась к своим вещам — шкафам и изысканным веерам из Испании, флорентийским золоченым рамам и английским отпечаткам меццо-тинто[16], неаполитанской бронзе, столикам и кушеткам, найденным в отдаленных уголках Франции, — она все продала. Она не хотела воспылать столь сильными чувствами к своему дому, чтобы из него стало больно уезжать. Она предпочитала оставаться странницей, бредущей по жизни с сердцем, неравнодушным к красоте, с умом, открытым и беспристрастным, с готовностью смеяться над абсурдом. Так что переезд в дом кузины, как в меблированное съемное жилье, со своими скудными пожитками пришелся ей по душе, и она поселилась там, свободная от всяких оков. А когда придет Смерть — неверующий юнец, брат-близнец Сна, а не мрачный костлявый скелет, как рисуют ее христиане, — она будет готова удалиться, как довольный кутила, улыбаясь без страха и сожаления. Перестановка по личным указаниям хозяйки и избавление от множества образчиков плохого вкуса быстро придали гостиной мисс Ли более утонченный и весьма характерный облик: произведения искусства, собранные со времен памятной продажи, добавляли к обстановке некое степенное изящество. И ее друзья без удивления заметили, что, как в ее собственной квартире, резное кресло с прямой спинкой разместилось между двух окон, а мебель специально была расставлена так, чтобы, сидя на ней, хозяйка дома, которая и сама была частью этой эстетически продуманной схемы, могла командовать и манипулировать гостями.

Едва успев удобно расположиться, мисс Ли написала старому другу и дальнему кузену Элджернону Лэнгтону, декану[17] Теркенбери, и пригласила его с дочерью посетить ее новый дом; а мисс Лэнгтон ответила, что они с удовольствием приедут, и уточнила, что они прибудут в определенный четверг утром. Мисс Ли встретила родственников без особого воодушевления, потому что по причуде своей не одобряла всякое проявление нежности. Несмотря на добродушное и подчеркнуто вежливое презрение, с которым обычно относилась к представителям духовенства в целом, на кузена Элджернона она взирала с большим уважением.

Это был высокий пожилой мужчина, худощавый и согбенный, с ослепительно-белыми волосами и бледной, почти прозрачной кожей. У него были холодные голубые глаза, но выражение лица при этом исключительно доброе. В его осанке чувствовалось достоинство и в то же самое время бесконечное милосердие, которое напоминало о тех старых знаменитых священнослужителях, чьи имена навеки снискали величественную славу английской церкви. Он мог похвастаться великолепным воспитанием, которое ставило их, каково бы ни было их истинное происхождение, на одну ступень с джентльменами и придворными, и, как и у них, его библейские познания уступали достижениям в классическом образовании. А если и проглядывала косность в его нежелании серьезно задуматься над современным образом мышления, он все же обладал чувством прекрасного и настоящей христианской учтивостью, которая вызывала восхищение и даже любовь. Мисс Ли, учившейся у людей, которые умели с интересом наблюдать за самыми разнообразными тенденциями (ведь для ее скептически настроенного ума никакой образ жизни или способ мышления, по сути, не мог быть ценнее другого), нравилась его величественная откровенная простота, и она относилась к нему с несвойственной ей терпимостью.

— Что ж, Полли, — произнес декан. — Я полагаю, теперь, когда вы стали обладательницей солидного капитала, вы прекратите погоню за недостижимым. Вы успокоитесь и станете уважаемым членом общества.

— Не обязательно подчеркивать, что у меня появилось больше седых волос и глубже прорезались морщины, с тех пор как мы виделись в последний раз.

В это время мисс Ли, которая мало изменилась за последние двадцать лет, удивительно походила на портретную статую Агриппины в музее Неаполя. У нее было такое же морщинистое лицо с выражением презрительного равнодушия к мирским делам и та же исключительная благородная стать, которую императрица обрела, управляя массами, а мисс Ли — управляя собой, что требует гораздо больше усилий.

— Но вы правы, Элджернон, — добавила она, — я старею, и я не уверена, хватит ли мне смелости еще раз продать все мои вещи. Думаю, не смогу больше встретиться лицом к лицу с полным одиночеством, в котором я с радостью купалась, когда чувствовала, что у меня не было ничего, кроме одежды, прикрывающей тело.

— Но у вас оставался надежный доход.

— За который да воздастся хвала всем святым! Не стоит и помышлять о свободе, если имеешь меньше пяти сотен в год, без этого жизнь — просто жалкая борьба за хлеб насущный.

Услышав, что ленч не подадут до двух, декан отправился на прогулку, а мисс Ли осталась наедине с его дочерью. Белла Лэнгтон достигла того возраста, когда ее даже с натяжкой нельзя было назвать девочкой, и ее отец лишь недавно, к ее некоторому смущению, сочинил серию стихов на латыни в честь ее сорокалетия. Она не отличалась красотой или изысканным умением нести себя с достоинством, которое делало декана столь заметной фигурой в кафедральном капитуле. Широкоплечая, с волосами приятного каштанового цвета в строгой прическе, она имела крупноватые черты лица, а ее кожа почему-то казалась обветренной, зато серые глаза лучились добротой, а в выражении лица читалось исключительное добродушие. Следуя провинциальной моде на весьма дорогие ткани, она одевалась с практичной простотой по рекомендации набожных старых дев, которые населяют города с кафедральными соборами, и в результате создавалось впечатление дорогой безвкусицы.

Она была явно знающим человеком, на которого можно положиться в любой непредвиденной ситуации. Умея воплощать в жизнь стремление к щедрости, порой весьма оригинально, она заслуженно стала руководителем благотворительной деятельности в Теркенбери и, полностью осознавая свою важность в церковной иерархии, правила своим маленьким духовным кружком твердой, но в то же время ласковой рукой. Несмотря на доброе сердце и истинно христианское смирение, мисс Лэнгтон в душе была убеждена в своей собственной значимости, ведь ее отец не только занимал важное положение, но и принадлежал к весьма знаменитому роду, в то время как все хорошо знали, что епископ не мог похвастаться достойным происхождением, а его жена раньше работала гувернанткой. Мисс Лэнгтон отдала бы последнее пенни, чтобы помочь больной жене какого-нибудь бедного викария, но хорошенько задумалась бы, достойна ли такая женщина приглашения в дом декана. Ее щедрость и доброта распространялись на всех и каждого, но церемониал культурного общества она соблюдала лишь с выдающимися личностями.

— Я пригласила разных людей, с которыми вы познакомитесь сегодня за ужином, — сказала мисс Ли.

— Это хорошие люди?

— Уж точно не