— Дубовый гроб — это хорошо, — раздумчиво произнесла миссис Кемп. — Я и мужа в дубовом гробу схоронила. А и пришлось же нам повозиться! У него была водянка; беднягу так раздуло, что и родная мать не узнала бы. Сами судите: каждая нога стала у него толщиной с туловище; вот не сойти с этого места, ежели не стала.

— Что вы говорите! — искренне изумилась миссис Ходжес.

— Да, и вот помер он, и я заказала гроб. А тогда я еще с мистером Футли не была знакома, мы в другом районе жили, в Баттерси, и гробовщик наш был мистер Браунинг. Так вот, привозят гроб, ложим это мы моего покойника, а крышка-то и не закрывается — так его, родимого, раздуло. А надо вам сказать, мистер Браунинг был мужчина крупный, стоунов[14] на тринадцать тянул, не меньше. Так он влез на гроб, и паренек, что ему пособлял, тоже, а крышка не закрывается, и все тут. Тогда мистер Браунинг и говорит: залезайте к нам, миссис. А я-то, как водится, в траурном платье. Делать нечего — влезла, гроб-то закрывать надо. Тут мы как подпрыгнем все трое, крышка-то и пришлась. Заколотили, все чин чином. Только, Господь свидетель, никогда мне этого не позабыть.

Повисла тишина. В комнате разрасталось нечто серое, удушливое, ледяное; то была Смерть. Все чувствовали Ее присутствие, и не смели шевельнуться, и даже дышать боялись. Тишина становилась несносной.

Внезапно что-то как будто громко щелкнуло. Звук донесся с кровати, прошил тишину от окна до двери.

Доктор приподнял Лизино веко, коснулся глазного яблока, положил Лизину руку, которую до того держал, ей на грудь, и натянул одеяло Лизе на голову.

Джим отвернулся с выражением неизбывной тоски, обе женщины тихо заплакали. Тьма медленно рассеивалась, серое утро вползало в окно. Лампа зашипела и погасла.

Карусель

Посвящается Герберту и Маргарите Баннинг

И все, что я когда-то написал,

Не только в зыбкие слова я облекаю,

А песнь, которую искал,

Но не нашел, вам тоже посвящаю.

Часть первая

Глава 1

Всю свою жизнь мисс Элизабет Дуоррис досаждала родным. Женщина с солидным состоянием, она деспотически правила множеством бедствующих кузин, пользуясь своим банковским счетом, как скорпионами Ровоама[15], чтобы наказывать их. Следуя примеру многих других благочестивых созданий, она во благо душ родственников делала их всех без исключения несчастными. Воспитанная в евангелистских традициях, популярных во времена ее молодости, она настаивала, чтобы близкие искали спасения, руководствуясь ее собственными воззрениями, и взяла себе за правило острым языком и едкими издевками постоянно напоминать им об их собственной никчемности. Она распоряжалась жизнями так, как считала нужным, и осмеливалась диктовать не только форму одежды и правила поведения, но и определять мысли людей в своем окружении. Страшный суд уже не мог напугать тех, кто подвергся ее истязаниям. Мисс Дуоррис по очереди приглашала пожить у нее разных бедных леди, которые, злоупотребляя дальними родственными связями, называли ее тетушкой Элизой. Они откликались на ее призывы, звучавшие более властно, чем королевский приказ, с благодарностью, не без доли страха и смиренно несли бремя неволи, как тяжкий крест, надеясь, что им воздастся за это сполна в завещании.

Мисс Дуоррис любила ощущать свое могущество. Во время долгих приемов — ведь в каком-то смысле пожилая леди была очень радушной — она ставила себе особой целью испортить настроение гостям. Она неимоверно забавлялась, наблюдая, с какой кротостью принимаются ее возмутительные требования, публично оскорбляла и унижала людей, по-видимому, чтобы сломить греховную гордость, или заставляла их делать то, что они больше всего ненавидят. Обладая выдающейся способностью мгновенно находить их самые уязвимые места, она обрушивалась на любую слабость с резкой руганью и продолжала до тех пор, пока страдалец не падал ниц, корчась от боли и кровоточа. Никакой изъян, физический или душевный, не давал защиты от ее насмешек, и лишний вес не удостаивался ее снисхождения так же, как потеря памяти. Она всем сердцем презирала своих жертв, высокомерно бросала им в лицо обвинения в продажности их душ и клялась, что никогда не оставит и пенни кучке безвольных глупцов. Она обожала обращаться в благотворительные общества за советами о распоряжении своим имуществом и с неприкрытым ликованием выслушивала их вынужденные и смущенные предложения.

Лишь в общении с одной родственницей мисс Дуоррис видела необходимость проявлять некоторую сдержанность, ведь мисс Ли — пожалуй, самая дальняя из ее кузин, — была так же прямолинейна, как и она сама, и к тому же отличалась куда более острым умом, так что могла обратить любое необдуманное заявление во вред оратору, подняв того на смех. Мисс Дуоррис не имела неприязни как таковой к этой независимой особе, напротив, она относилась к ней с определенной симпатией и изрядно ее побаивалась. Мисс Ли, крайне редко испытывавшая затруднения в подборе находчивого ответа, похоже, действительно получала удовольствие от словесных поединков, из которых, благодаря большей вежливости, проворности и эрудиции, обычно выходила победительницей. Пожилую леди озадачивало и в то же самое время забавляло, что женщина намного беднее ее самой, имеющая не меньше претензий на вожделенное наследство, чем остальные, осмеливается не только шутить на ее счет, но и вести войну в ее собственном лагере. Мисс Ли, найдя человека, с которым могла быть откровенной, и не опасаясь при этом угрызений совести, с беспощадным удовольствием указывала кузине на слабую логику ее замечаний или полную абсурдность ее поступков. Ни одно из взлелеянных убеждений мисс Дуоррис не укрывалось от ее иронии; даже ее евангелизм подвергался насмешкам, и богатая старая дама, не привыкшая к возражениям, легко начинала противоречить сама себе. Победительница и не пыталась скрыть свой триумф, а мисс Дуоррис бледнела и теряла дар речи от ярости. Ссоры случались часто, но мисс Дуоррис (хотя осознание того, что первый шаг приходится делать именно ей, ранило, как острый шип, вонзившийся в плоть) в конце концов всегда прощала мисс Ли. И все же бесповоротный разрыв казался неизбежным. Причина его, как водится, была весьма тривиальна.

Мисс Ли, которая во время отъезда на зиму обычно сдавала свою маленькую квартирку в Челси, ввиду непредвиденных обстоятельств вынуждена была вернуться в Англию, когда ее постояльцы еще не съехали. Она осведомилась у мисс Дуоррис, можно ли остановиться у нее на Олд-Куин-стрит. Как бы старая тиранка ни ненавидела родственников, еще больше она ненавидела жить одна. Ей