– Какой роман? – выпучил один глаз Долгов-младший. – О чем вы говорите? Я с ней не спал никогда! С Мартой мы просто друзья. Познакомились, когда отец с ней жил. Марта пыталась меня с отцом помирить и вообще отнеслась ко мне по-человечески. Так и подружились. Я не знал, что Яна отказалась от брака с моим отцом, и в депрессухе был дикой.

– Откуда ты знаешь, что Котова отказалась от брака?

– Мать сказала. Я уже после ее смерти об этом узнал. После того, как мы расстались, – торопливо добавил Данила, но Елена Петровна уловила напряжение во взгляде Долгова-младшего. Он врал.

– Рассказывай, – поторопила Зотова.

– А что рассказывать-то, я уже все рассказал! С Яной расстался, мне плохо было очень. Друзей у меня нет.

– Почему?

Данила снова напрягся.

– Мать меня так опекала всю жизнь, что распугала всех моих знакомых. Она и друзей моих пыталась опекать. К кому мне было идти? Не к матери же жаловаться на Яну! Вот я к Марте и приехал. Заодно и ремонт ей помог делать. Марта ремонт в своей квартире затеяла. Приехал я к ней около девяти, может, полдесятого, не помню, и весь вечер провел у нее. Я так и не понял, почему ваш сотрудник мне в глаз дал и падальщиком назвал. Что я такого сказал? Он решил, что я всех баб моего папаши имею? Да их всех не перетрахать! Он всю жизнь матери изменял, она об этом прекрасно знала, но делала вид, что ничего не замечает.

– Ты ее поэтому не уважаешь, да? – задумчиво спросила Елена Петровна, постукивая ручкой по столу, но размышляла она о другом: ей бы тоже очень хотелось знать, почему Трофимов дал Долгову в глаз.

– Это не я ее не уважаю! Это она всю жизнь себя не уважает! – неожиданно начал орать Долгов, и Елена Петровна вернулась из своих размышлений в реальность. – Отец всю жизнь ноги об нее вытирал, а мать изображала из себя аристократку!

– А ты разве не позволял делать с собой то же самое Яне? – спросила она. Долгов замолчал и угрюмо посмотрел на Зотову.

– Ладно, подписывай протокол и подписку о невыезде. Из города никуда, иначе в розыск подадим. Мы проверим твое алиби. Если вопросы будут, свяжемся с тобой. А маме своей адвоката хорошего найди. Ей будет назначена психолого-психиатрическая экспертиза, но я сомневаюсь, что ее признают невменяемой.

– Почему?

– По опыту могу сказать. Психологические срывы не относятся к невменяемости. К тому же следствие установило, что убийство Котовой тщательно спланировано, значит, человек, который его совершил, находился в здравом уме. Даже аффект не прокатит.

– Мама больна! Ее надо лечить! Я советовался с нашим адвокатом… – проболтался Данила.

– Советовался он. Тебе надо было с доктором советоваться и свою голову лечить. Ты мать свою, которая тебя вырастила, под эшафот подвел. Она знала, что ты ей подбросил улики, и все равно прикрыла твою трусливую задницу. Ей срок от пяти до пятнадцати лет светит. Да что я тут распинаюсь! Все равно ты ничего не поймешь. Подписывай и уходи, видеть тебя не могу! – Елена Петровна придвинула бумаги Долгову-младшему.

Долгов трясущейся рукой поставил свою подпись, избегая смотреть в глаза Елене Петровне. Зазвонил телефон, и она ответила на звонок.

– Что? Да как это могло произойти! Как? Черт бы вас всех побрал! – закричала Зотова. – Куда вы смотрели! Она же под вашей охраной была! Да засуньте себе в задницу ее признания в убийстве!

Зотова хлопнула трубку на рычаг и потерла виски, ее мутило от ужаса и безысходности. Долгов-младший заметил ее странный взгляд на себе и притих.

– Что-то случилось? – робко спросил он.

– Да, твоя мама умерла. Покончила жизнь самоубийством. Проглотила кусок пластиковой бутылки, который ей гортань и пищевод разрезал. Шанса спасти ее у врачей не было.

Данила сидел некоторое время тихо, потом завыл на весь кабинет и начал стучать себя по лбу кулаком. Зотова позвонила в «Скорую».

Трофимов услышал шум лифта и сразу понял, что это она, Марта, поднимается на свой этаж. Напрягся, закурил, чтобы как-то снять волнение, выпустил дым к потолку. Облако табачного дыма зависло в воздухе на мгновенье. Двери лифта открылись, дым развеялся, и лестничная клетка наполнилась облаком ее аромата. Он угадал. Марта вышла из лифта, замерла напротив него. Она выглядела странно, одета во все черное, длинные лаковые сапожки на каблуке, приталенное пальто, на голове платок, темные очки.

– У меня служебная необходимость, – хмуро доложил Трофимов.

– Я на похоронах была, – сказала Марта, отперла дверь своей квартиры и вошла, оставив ее открытой. Трофимов сделал еще пару затяжек и затушил окурок в жестяной банке с водой, которую кто-то из жильцов приспособил под пепельницу. Вошел вслед за Мартой. Марту он нашел в кухне. Она налила в жестяной чайник воды и поставила его на огонь.

– Кофе хочешь? – не оборачиваясь, спросила она.

– Ты на похоронах Яны была? – спросил Трофимов, отметив, что стены кухни уже зашпаклевали, но в целом ничего особенно не изменилось. У окна стоял столик с посудой, электрический чайник и кофе. Под столом валялась обертка от шоколадки. Трофимов вспомнил крошки шоколада на пальцах Марты, и воображение понесло его в опасном направлении.

– Я была на ее кремации, – хрипло сказала Марта, откашлялась, поправила волосы, добавила ровным голосом: – Похоронена Яна будет в Иркутске.

– Долгов вроде говорил, что собирается ее хоронить здесь, с матерью в одной могиле? Вроде Яна так хотела.

– Может, и хотела. Только родственники Ольги Аркадьевны сами занялись ее похоронами. Школа тоже поучаствовала. Ольга Аркадьевна была в городе уважаемым человеком, заслуженным учителем… – Марта обернулась и сказала жестко: – Кажется, я говорила тебе, что мать Яны стыдилась своего прошлого? Никто не знал, что у Ольги Аркадьевны есть взрослая дочь, которую она бросила в младенчестве. Долгов подумал и решил не лезть, похоронить Яну рядом с приемными родителями. Какие бы сложные отношения у них ни были, но они ее вырастили, выкормили, на ноги поставили и никогда ее не стыдились.

Марта снова отвернулась и занялась кофе. Трофимов отстранил ее от турки.

– Отдыхай, я сам сварю.

Марта кивнула и ушла в комнату. Веня насыпал кофе в турку, положил туда сахар, налил воды из чайника и поставил на огонь. Воображение Трофимова снова унесло его не туда, куда бы ему хотелось. В гостиную, где горят свечи и прохладный упругий татами. Он вспомнил частое дыхание Марты, и пряный запах ее волос, и горчичный привкус губ.

Кофе с шипением убежал. Трофимов выругался, ополоснул турку и снова занялся приготовлением кофе. Кофе был с миндальным ароматом, и Веня подумал, что запах миндаля ей тоже очень созвучен.

Она вернулась так тихо, что, когда оказалась рядом, Трофимов от неожиданности дернулся и снова лишил их кофе, уронив турку на плиту. Сдуру пытался ее поймать в полете и обжег руку. Кожа аж зашипела, на руке вздулся пузырь.