вроде: «Куда? Да, в общем-то, никуда, посмотрим достопримечательности и вернемся». Профессор же раздраженно блеснул сиреневыми линзами, готовый противостоять натиску сумасбродства. Цунэко, которая давно привыкла и научилась уважать эту его настороженность, поспешила объяснить причину, побудившую ее задать легкомысленный вопрос:

– Просто этот пейзаж… почему-то напомнил Страну Бессмертных, и мне почудилось, что катер несет нас туда.

– Вот оно что. Как же, как же… Страна Бессмертных, очень хорошо сказано. Эта туманная дымка, окутывающая все и вся, конечно же, наводит именно на такую мысль. Кстати говоря, связь Кумано с бессмертными даосами уходит в глубь веков. Единственное их обиталище, насколько мне известно, находится в Восточном море, на острове-горе Хорай. Возможно, речь идет о горе Кинбусэн в Кумано. Ты ведь помнишь строки из «Повести о процветании»?[39] «И называлась она Бутю. Эн-но Одзуно, отшельник, начал свой путь из Кумано…»

Профессор говорил безучастно, в чем, конечно же, была виновата сама Цунэко.

Тем временем их провожатый указал пальцем в сторону берега и воскликнул:

– Посмотрите туда! Видите белую вертикальную полоску слева от горы Мёхо? Это водопад Нати[40]. Единственный водопад в Японии, который виден из открытого моря. Будет жаль, если вы пропустите это зрелище!

На правом склоне горы Мёхо, густо заросшем темной зеленью, и впрямь выделялось одно оголенное место. На фоне покрытых мхом скал красовалась белая колонна, словно вытесанная из неокрашенного дерева. Цунэко смотрела во все глаза, и ей показалось, что она видит легкое движение, видит, как танцуют, вздымаясь, струи. Впрочем, может статься, это был лишь обман зрения – вид застилала повисшая над морем дымка.

Цунэко затрепетала.

Это и в самом деле был водопад Нати, и сейчас они со своего катера будто бы украдкой подглядывали за таинственным божеством. По-хорошему, человеку полагалось благоговейно взирать на водопад снизу вверх от подножия; но божество так привыкло возноситься над головами смертных, обретая в движении свою благородную форму, что утратило бдительность, и люди, подобравшись с моря, могли лицезреть его стройное тело, столь трогательно маленькое издалека.

В голове Цунэко проносились мысли одна причудливей другой. Теперь ей казалось, что они стали невольными свидетелями запретного зрелища – купания богини. «Да, это, несомненно, богиня. Нимфа, дух водопада», – решила про себя Цунэко.

Однако она не была уверена, что профессор готов разделить с ней эти фантазии, и потому, сочтя неуместным высказывать их вслух, решила написать стихотворение – не сейчас, позднее – и отдать его на суд Фудзимии.

– Ну что ж, вернемся в гостиницу? – сказал профессор. – Мы можем сходить к водопаду потом. Я никогда не устаю любоваться этим зрелищем. Водопад Нати… Каждый раз, приезжая сюда, я чувствую, как очищается моя душа.

Профессор, по-видимому, верил в дезинфицирующие свойства морского бриза и не взял с собой ватные тампоны. Теперь, не желая садиться на трясущуюся от качки скамью, он нависал над ней в крайне неудобной позе.

Цунэко радовалась, что профессор доволен поездкой; ведь даже непосвященным известно, как тяжело и напряженно работает истинный ученый. Из-за риска, что найденный фрагмент давно забытого произведения или документа разрушит тщательно выстроенную теорию, истинный ученый предпочитает логическую структуру, основанную на интуиции: известно, что хорошая интуиция подобна пророческому дару, и такие структуры долговечны. С другой стороны, требовалась осторожность, чтобы не впасть в иную крайность – непозволительное смешение науки и поэзии, науки и искусства. Профессор всю жизнь балансировал на грани и ступал по тонкой проволоке, словно канатоходец, полагаясь в своих изысканиях то на поэтическую интуицию, то на документальные источники. Зачастую первый подход был единственно верным и плодотворнее второго, но случалось и наоборот. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что интуиция подводила профессора куда реже, чем документальные источники. Долгая сумрачная борьба за истину, которую он вел за дверью своего кабинета, вдали от чужих глаз, была для Цунэко непостижимой.

И все же, несмотря на отточенный интеллект и развитую интуицию, благодаря которым его внутреннему взору все представало с кристальной ясностью, в профессоре пустила корни – Цунэко чувствовала это – нечеловеческая усталость, изнуряющая физически и духовно. Когда кто-то всеми силами пытается постичь нечто вовне, между ним и этим нечто происходит необратимый обмен частицами, который незаметно меняет саму природу человека. Вероятно, именно поэтому невежественные студенты прозвали Фудзимию Нечистосилом – подсознательно ощущали в нем такие изменения.

«В общем-то, – думала Цунэко, – хорошо, что он решил ненадолго уехать и отвлечься от всего этого». Она понимала, почему он выбрал места, где уже бывал раньше, и, разумеется, всецело одобряла его выбор. Ведь избыток новых впечатлений наверняка утомил бы его гораздо сильнее. Еще Цунэко подумала, что ее повышенное внимание к смене настроений профессора может духовно загнать его обратно в мрачный мир кабинета, и лучше ей побеседовать с ним о чем-нибудь отвлеченном, – может быть, это поможет снять напряжение.

Но, вопреки благим намерениям, претворить этот план в жизнь оказалось не так уж легко. Женщины вроде Цунэко обречены на то, чтобы их планы на поверку оказывались неуклюжи и неуместны. В машине по дороге на водопад она громко радовалась, что работает кондиционер:

– Как это мило с их стороны! Ведь даже в токийских такси редко есть кондиционеры. В прошлом люди ходили к водопаду еще и потому, что у воды прохладней, но в наши дни можно обеспечить прохладу и во время путешествия. Ах, мы так избаловались! Когда я оставалась в Токио, а вы уезжали, я каждый раз думала, как утомительны, должно быть, ваши путешествия, но теперь я вижу, что на самом деле можно путешествовать с удобством.

И так далее и тому подобное – лишь для того, чтобы своими бессмысленными предположениями, своим невежеством вызвать жалость, разговорить профессора, чтобы он мог поделиться с ней историями о многочисленных трудностях, повсюду подстерегающих ученого. Но профессор не изменил себе: устремив взгляд в сторону водопада, он бесстрастно и безмолвно слушал эту глупую болтовню.

В какой-то момент он устало прикрыл глаза. Цунэко встревожилась было из-за его самочувствия, но скоро поняла, что причин для волнения нет. Прикрытые веки под сиреневыми стеклами окружало множество крупных и мелких морщин, и понять, где заканчиваются веки и начинаются морщины, было почти невозможно.

Умением мгновенно отстраняться от окружающего мира профессор напомнил Цунэко какое-то насекомое. Зато у нее появилась редкая возможность разглядеть его вблизи. Рассматривая профессора, она вдруг поняла, что впервые за все десять лет так подробно изучает его лицо. До сих пор она позволяла себе лишь пугливые, быстрые взгляды снизу вверх, не более того.

Солнечные лучи, пронизывающие машину сквозь боковое