Между тем комиссия ПБ под председательством Ежова завершила порученную ей чистку служащих Кремля. Из 107 сотрудников аппарата ЦИК СССР, в том числе и правительственной библиотеки, оставила на работе лишь девятерых. Об этом Ежов рассказал в докладах, сделанных 23 марта на трех закрытых партсобраниях: работников ЦИК СССР, ВЦИК, совнаркомов СССР и РСФСР, гаража особого назначения; КК, специальной охраны и отдельной роты охраны; Школы им. ВЦИК. Поставил в известность коммунистов об отрицательной роли во всем происшедшем Енукидзе, о том, что в правительственной библиотеке арестован 21 человек, в КК – 14, а всего под следствием находятся 65 человек.

Реакция Енукидзе на происходящее оказалась элементарно простой. Он промолчал, признавая тем самым все обвинения в свой адрес, и решил переждать грозные события. Практически сразу, 25 марта, направил в ПБ заявление: «По состоянию моего здоровья я не могу сейчас выехать в Тифлис – место моей новой работы. Прошу предоставить мне двухмесячный отпуск для поправления моего здоровья с выездом для этого в Кисловодск». На следующий день просьба Енукидзе была удовлетворена.

В начале лета Енукидзе вернулся в Москву, но не для дачи показаний в КПК, а для участия в Пленуме ЦК. 6 июня, на второй день работы Пленума, с предусмотренным повесткой дня докладом «О служебном аппарате секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе» выступил Ежов.

Начал Ежов, и, как оказалось, далеко не случайно, с напоминания о выстреле в Смольном. Сделал так для того, чтобы сразу же задать необходимый тон, привлечь внимание собравшихся к главному. «При расследовании обстоятельств убийства товарища Кирова в Ленинграде, – заявил Николай Иванович, – до конца еще не была вскрыта роль Зиновьева, Каменева и Троцкого в подготовке террористических актов против руководителей партии и советского государства. Последние события показывают, что они являлись не только вдохновителями, но и прямыми организаторами как убийства товарища Кирова, так и подготавливавшегося в Кремле покушения на товарища Сталина».

Только затем Ежов сообщил о «последних событиях», о том, что НКВД «вскрыл пять связанных между собой, но действовавших каждая самостоятельно террористических групп». Ежов уточнил: «Все они представляли собой единый контрреволюционный блок белогвардейцев, шпионов, троцкистов и зиновьевско-каменевских подонков. Все эти озлобленные и выкинутые за борт революции враги народа объединились единой целью, единым стремлением во что бы то ни стало уничтожить товарища Сталина».

«Часть (заговорщиков. – Ю.Ж.), – продолжил Ежов, – все свои планы строили на организации покушения вне Кремля, для чего собирали сведения и вели наблюдение за маршрутами поездов товарища Сталина, узнавали, где он живет за пределами Кремля, в какие часы больше всего выезжает, и, наконец, искали удобного случая для организации покушения на Красной площади во время демонстрации. Другая часть главную ставку ставила на организацию покушения в самом Кремле, в особенности рассчитывая и добиваясь проникнуть на квартиру к товарищу Сталину». Вот тут-то Николай Иванович напрямую связал «террористов» с бывшим секретарем ЦИК СССР. «Свой план проникновения на квартиру к товарищу Сталину, – сказал он, – они строили на использовании личных связей с т. Енукидзе и с его приближенными, наиболее доверенными сотрудниками».

Не обошел Ежов и роли Троцкого, его личной вины, ответственности за терроризм. В данном случае Ежов сослался на откровения самого «демона революции», на его статью «Рабочее государство, термидор и бонапартизм», опубликованную в № 45 «Бюллетеня оппозиции» (апрель 1935 года). «Нынешний политический режим в СССР, – писал Троцкий, – есть режим „советского“ (или антисоветского) бонапартизма по типу своему ближе к империи, чем к консульству… Противоречие между политическим режимом бонапартизма и потребностью социалистического развития представляет важнейший источник внутренних кризисов и непосредственную опасность самого существования СССР как рабочего государства. Бонапартистское вырождение диктатуры пролетариата представляет поэтому прямую и непосредственную угрозу всем социальным завоеваниям пролетариата».

Мало этого, Троцкий не только признал существование в Советском Союзе политического терроризма, но и фактически оправдал его: «Политическая и моральная ответственность за самое возникновение терроризма в рядах коммунистической молодежи лежит на Сталине. Террористические тенденции в рядах коммунистической молодежи являются одним из наиболее болезненных симптомов того, что бонапартизм исчерпал свои политические возможности, вступил в период самой ожесточенной борьбы за существование» (Сталинская бюрократия и убийство Кирова // Бюллетень оппозиции.1935. № 41).

Именно это утверждение позволило Ежову сделать определенный вывод. «Троцкий, – провозгласил секретарь ЦК, – стал теперь главным вдохновителем и организатором террора против вождей партии и правительства, мобилизуя вокруг себя все террористические элементы внутри и вне СССР».

Только потом, практически в конце доклада, Ежов опять обратился к заявленной теме. Вспомнил о Енукидзе и подведомственном тому совсем недавно аппарате секретариата ЦИК. «Ярким примером политической слепоты и полной потери классовой бдительности, – заявил Ежов, – примером такого преступного благодушия является член ЦК ВКП(б) тов. Енукидзе. Партия оказала ему огромное доверие. В течение полутора десятка лет он состоял секретарем ЦИК. Ему фактически была доверена охрана Кремля. Только благодаря его преступному благодушию, полной потере классового чутья и политической бдительности контрреволюционным, зиновьевско-каменевским и троцкистским элементам удалось пробраться в Кремль и организовать там террористические группы. Своим непартийным поведением, своей небольшевистской работой Енукидзе создал такую обстановку, при которой любой белогвардеец легко мог проникнуть и проникал на работу в Кремль, часто пользуясь прямой поддержкой и высоким покровительством Енукидзе».

Подкрепив такое обвинение опять же материалами следствия по «Кремлевскому делу», Ежов заключил: «Товарищ Енукидзе должен быть наказан самым суровым образом, потому что он несет политическую ответственность за факты, происходившие в Кремле».

* * *

После доклада Ежова первым взял слово секретарь Закавказского крайкома Л. П. Берия. Он вел речь лишь о Енукидзе. Мимоходом коснулся «позорных ошибок» того в далеком прошлом: «заигрывание с меньшевиками в ответственные периоды нашей революции», «фальсифицирование» истории бакинской социал-демократической организации (имелась в виду автобиография Енукидзе, опубликованная энциклопедическим словарем «Гранат» в 1927 г. – Ю.Ж.). Лишь затем Берия перешел к тому, что счел самым важным. «Ему персонально, – возмущенно сказал Лаврентий Павлович, – доверена была охрана штаба нашей революции, охрана вождя и учителя т. Сталина, за которого бьются сердца миллионов пролетариев и трудящихся. И что в итоге, товарищи, оказалось? Надо прямо сказать, что т. Енукидзе оказался в положении изменника нашей партии, изменника нашей родины… Предложения товарища Ежова совершенно правильны…» Схожим образом построили свои выступления Шкирятов и Акулов. Они говорили об аппарате секретариата ЦИК СССР, о том, каким он был плохим при Енукидзе, как была проведена в нем чистка, каким он стал теперь.