Простецкая была у парня улыбка. Располагающая. Без тени намека, что за ней прячется что-нибудь хитренькое. Ответить такой же улыбкой она не могла, приходилось помнить о выдранном зубе. Зато у нее красивые волосы и костюм под цвет глаз. Она видела, что нравится и уже не сомневалась, что все сойдется, сбудется желание, шевельнувшееся в ней перед зеркалом. Теперь она признавалась себе, что именно оно заманило ее в кафе, и не стеснялась его, не прятала от себя, да и от парня, сидящего напротив.

Мужчина в белом костюме наконец-то допил свой кофе и встал. Наверное, не дождался ту, которая обещала скрасить гордое одиночество. Так ему и надо. Лицо надменное, а ножки коротенькие. Если бы он пригласил танцевать, она бы отказала. Посмотрела на бутылку вина. Осталось чуть больше половины. Скорее бы оно кончалось.

— Вы меня проводите, а то мало ли шпаны по улице шляется?

— Обязательно.

Пока шли к дому, ткань костюма как-то по-особенному ласкала кожу. Имя парня напрочь вылетело из головы, силилась вспомнить, но не могла, и это почему-то веселило ее. Возле подъезда залихватски похвасталась, что в холодильнике стоит бутылка вина. Была уверена в его догадливости, но так уж, на всякий случай, чтобы заглушить любые сомнения, и в комнате, не отходя от двери, обхватила его за шею, прижалась к нему изо всех сил. Потом, уже в постели, лежала с закрытыми глазами, стараясь успокоить тяжелое дыхание, и удивлялась своей бесстыдности. С мужем такого никогда не случалось. Не то чтобы сдерживала себя, просто не подозревала, что может быть настолько жадной. И утром не чувствовала ни раскаяния, ни стыда. Чтобы не одеваться при госте в свое платье, она потрясла его за плечо и шепнула:

— Вставай, мне надо на работу собираться.

— А опоздать нельзя?

— Нет.

Увидела, что взгляд его скользнул по стулу с мужской рубашкой и брюками, но придумывать объяснения не стала. И он не спросил.

Уже держась за ручку двери, подмигнул ей и выдохнул:

— Это была фантастическая ночь. Спасибо, Таня.

— Тебе спасибо, что имя запомнил, — хотела признаться, что впервые изменила мужу, но сдержалась, слишком долго пришлось бы рассказывать. Пусть думает все, что захочет, даже самое плохое.

Легко убедив себя, что заезжать домой нет времени, она отправилась в свою прачечную. Начальница скорбно пробормотала:

— Ну что сказать, Танюша, не знаю, что сказать. Ничего уже не исправишь. Крепись.

— Все еще поверить не могу.

— Понимаю, мы тут с девчонками сбросились. Я и профсоюзнику позвонила. Напомнила, что двадцать лет у нас отработала. Обещал.

— Двадцать лет, — повторила Татьяна, — Верочке годик был…

И слезы потекли. Наобум опустившись на стул, уронила голову на руки и заплакала, не сдерживая себя.

— Ты посиди, а я побежала, дела.

— Нет, нет, мне тоже надо…

Потом подходили подруги, виноватыми голосами выражали соболезнования, и от этого становилось еще тяжелее.

Дома, увидев на кухне мужа с соседом и бутылку на столе, совсем расклеилась, накричала. Схватила бутылку и вытрясла остатки в раковину. Было на донышке, но раньше такого не позволяла себе.

Сосед виновато оправдывался:

— Веру помянуть… хорошая девушка была… уважительная… — и бочком, бочком к выходу.

А муж молчал, даже не спросил, где она пропадала. Сама сказала, что ночевала в комнате дочери. Он не удивился. Смотрел понуро исподлобья, сгорбившись, раздавленный виной. Видела, понимала, но желания хоть как-то уменьшить это чувство у нее не возникало. Велела одеваться и ехать в пожарку, просить у начальства денег на похороны и автобус для провожающих. Про автобус ей в прачечной подсказали. Он не отказывался и сразу начал собираться. Знала, что на работе обязательно добавит, но отправляла с глаз долой, без лишних слов, с неприкрытой брезгливостью. И едва выпроводив, не раздеваясь, упала лицом в подушку и сразу заснула.

Разбудили ее девушки из кафе, пришли уточнить время похорон и сказать, что их директор предлагает провести поминальный ужин у них, разумеется, без всякой арендной платы. Проводив девушек, она подогрела полную тарелку щей, сваренных еще до страшного известия, но не наелась. Ни яиц, ни колбасы в холодильнике не нашлось, принялась чистить картошку, порезала, но жарить не стала. Прилегла и снова уснула.

Следующий день ушел на беготню и разъезды: милиция, морг, кладбище, справки, квитанции — хлопотное и нервное занятие, но оно словно отгораживало от воспоминаний о Верочке. Порою даже казалось, что делается это для постороннего человека.

Автобус, обещанный мужу на работе, к залу ритуальных услуг не приехал. Пожарники решили, что гроб будут выносить из квартиры, и только там выяснили у соседей, куда им рулить. Явились, но каких нервов стоило это Татьяне. И не шофер, конечно же, был виноват, а муж, который не смог внятно объяснить. И на кладбище, и в кафе она старалась подальше отойти от него. Даже смотреть в его сторону не могла, чувствуя, как закипает ненависть, не допуская в мыслях никаких его оправданий. В кафе он даже попытался покаяться перед всеми, дескать, мало внимания уделял, не баловал. Но Татьяну коробило каждое слово. А девчонкам из кафе верила. Да и как не поверить, что ее дочь всегда была готова прийти на помощь, не боялась никакой работы и скандальных посетителей умела поставить на место без лишнего шума. Слушала и не могла сдержать благодарные слезы. Но больше всего была благодарна за то, что девчонки, никого не обижая, аккуратненько скруглили поминки.

Когда гости стали расходиться, муж подошел и сказал:

— Мы на автобусе поедем, мои ребята нас до дома довезут. — И прозвучало это с некоторой гордостью. В его словах она услышала: «видишь, как меня уважают».

— Нет уж, езжайте, допивайте, а я пойду ночевать в ее комнату.

А уже по дороге прикидывала, где бы найти приработок, чтобы платить за эту комнату постоянно, в конце концов, можно мыть по вечерам полы в подъездах.

Окна в квартире дочери выходили на обе стороны дома, но в ее комнате и на кухне к обеду становилось душно от настырного солнца. Она пробовала открывать форточку, свежести не прибавлялось, а несмолкаемый гул улицы мешал слушать радио. Она не все понимала, о чем там говорят, да и не старалась вникнуть, но присутствие голоса разбавляло одиночество.

— Пойду-ка я на воздух, — сказала она радиоприемнику, словно предупредила или даже попросила разрешения.

По пути к двери заглянула в уборную — удостовериться, что лампочка не горит.

Про свет вспомнила, а тряпочку прихватить забыла. Каждый раз, когда подходила к затоптанной лавке, загадывала принести, и каждый раз забывала. Пришлось вытирать ребром ладони.

Дом был огромный, и солнце заползало во двор только к вечеру. Она зябко дернула плечами, оглянулась на свои окна. Нет, возвращаться в духоту не хотелось.