как главной отраслью гетто стала торговля героином и кокаином, до того, как каждый семнадцатилетний пацан мог оказаться социопатом с девятимиллиметровой пушкой за поясом треников, до того, как департамент начал уступать наркоторговле целые районы. А еще, то были деньки, когда в Балтиморе действовала сегрегация, когда голос движения за гражданские права звучал не страшнее сердитого шепота.

Вообще-то в те времена у большинства перестрелок с участием полиции имелись расовые обертона – самое смертельное доказательство утверждения, что у многих поколений черных районов Балтимора присутствие органов считалось одной из кар египетских: нищета, неграмотность, отчаяние, полиция. Черные балтиморцы росли со знанием, что два преступления – дерзить копу или, что еще хуже, убегать от него, – практически гарантируют в лучшем случае избиение, в худшем – пулю. Даже самые выдающиеся члены черного сообщества терпели лишения и оскорбления, и до 1960-х к департаменту почти повсеместно относились с презрением.

В департаменте дела обстояли не лучше. Когда Уорден вступил в органы, черным сотрудникам (среди них – двум будущим комиссарам полиции) все еще запрещалось ездить в патрульных машинах – причем запрещалось по закону; заксобрание Мэриленда еще не приняло закон о доступе черным в места общественного пользования. Черным сотрудникам ограничивали рост в звании и ссылали на пешие посты в трущобах или отправляли работать под прикрытием под эгидой зарождающихся наркоотделов. На улицах они терпели бойкот белых сослуживцев; в отделениях выслушивали расистские оскорбления на инструктажах и пересменках.

Реформы наступили не сразу, вызванные в равной мере как растущим активизмом черного сообщества, так и приходом в 1966-м нового комиссара – бывшего морпеха Дональда Померло, вступившего на пост с намерением навести порядок. За год до этого Померло написал разгромный доклад о БПД, изданный независимо Международной ассоциацией начальников полиции[26]. В исследовании он заявлял, что полиция Балтимора – одна из самых закосневших и коррумпированных в стране, применяет силу избыточно, а ее отношения с черным сообществом – нулевые. Из памяти лидеров общественности еще не изгладился бунт Уоттса, встряхнувший Лос-Анджелес в 1965-м, и в период, когда все города страны находились под угрозой волны летнего насилия, губернатор Мэриленда и мэр Балтимора приняли оценку IACP всерьез – они наняли ее автора.

Появление Померло стало концом палеозойского периода в балтиморском департаменте. Начальство чуть ли не на следующий день взялось за улучшение связей с общественностью, профилактику преступлений и внедрение современных правоохранительных технологий. Создавались общегородские спецподразделения, на смену полицейским таксофонам наконец-то пришли многоканальные рации. Впервые начались систематические расследования происшествий с участием полиции, и это дало результат – вместе с общественным давлением покончило с самыми откровенными зверствами. Но при этом сам же Померло успешно вел упорную борьбу против учреждения комиссии гражданского контроля, заверяя, что балтиморский департамент и дальше может самостоятельно следить за случаями избыточной жестокости. В результате полицейские на улицах в конце шестидесятых и начале семидесятых сделали выводы: преступную стрельбу можно выставить оправданной, а оправданную можно выставить еще более оправданной.

В балтиморских полицейских отделениях вошел в практику запасной пистолет – вплоть до того, что один конкретный инцидент из начала семидесятых навсегда стал легендой департамента, приметой времени в крупнейшем городе Мэриленда. Это случилось на улочке рядом с Пенсильвания-авеню, когда перед началом облавы пятерых детективов из наркоотдела вдруг произошел всплеск насилия. Из темноты соседней подворотни кто-то крикнул копу, что к нему подкрадывается человек с ножом.

Из-за нахлынувшего адреналина детектив выпустил все шесть пуль, хотя потом клялся – пока сам не проверил, – что спустил курок всего раз. Он вбежал в переулок и обнаружил, что подозреваемый лежит на спине, а рядом с ним – целых пять ножей.

– Вот его нож, – сказал один коп.

– Чувак, это ни хрена не мой, – заявил раненый и указал на выкидной нож в нескольких метрах. – Мой – вон тот.

Но запасное оружие было не более чем временным решением, ставшее менее эффективным и более опасным, когда об уловке прознала общественность. В итоге, пока заявления на избыточное применение силы множились, а фраза «полицейская жестокость» стала расхожей, департаменту пришлось уйти в оборону. На взгляд Дональда Уордена, конец старого Балтиморского департамента полиции можно определить с точностью до дня. 6 апреля 1973 года двадцатичетырехлетнему патрульному Норману Бакману на улице в Пимлико шесть раз выстрелили голову из его собственного служебного револьвера. Двое сослуживцев на расстоянии квартала услышали пальбу и примчались по Куантико-авеню. Они увидели, что над телом мертвого полицейского стоит молодой парень, а рядом лежит орудие убийства.

– Да, – сказал он, – это я пристрелил ублюдка.

Вместо того чтобы изрешетить стрелка на месте, полицейские просто надели на него наручники и увезли в центр. Где раньше на улицах Балтимора царил кодекс, теперь были мертвые полицейские и живые убийцы копов.

Уорден не знал, как к этому относиться. Отчасти он понимал, что старые обычаи невозможно оправдать и уж тем более продолжать, но Бакман все-таки был другом, молодым патрульным, который вкалывал как проклятый, чтобы попасть в спецподразделение Уордена в Северо-Западном районе. Когда домой Уордену дозвонился лейтенант, он быстро оделся и приехал в участок еще с десятком сотрудников, как раз когда в КПЗ привезли убийцу Бакмана. По официальной версии во время оформления и фотографирования подозреваемый жаловался на боли в животе, но в городе все понимали, что эта за боль. И когда черная газета Балтимора, «Афроамерикан», отправила в Синайскую больницу фотографа, чтобы снять травмы подозреваемого, именно Уорден арестовал его за незаконное проникновение. Когда NAACP[27] потребовала провести расследование, начальники просто уперлись и твердили, что никаких избиений и в помине не было.

Но это была жалкая, мелкая победа, а в инструктажных и патрульных машинах неласково отзывались о полицейских, которые, увидев пистолет на земле, позволили убийце Бакмана сдаться. После суда заговорили еще жестче, когда убийца отделался обвинением в убийстве второй степени и сроком с правом на досрочное освобождение через десяток лет.

Убийство Бакмана стало вехой – но только первой на долгом пути. Через семь лет в забегаловке Восточного Балтимора департамент снова столкнулся со своим будущим. И снова на периферии стоял Уорден, беспомощно наблюдая, как очередного копа, очередного друга приносят в жертву – теперь уже совсем иначе.

В марте 1980-го жертвой стал семнадцатилетний пацан с несуразным именем Джа-Ван Макги; убийцей – тридцатитрехлетний детектив Скотти Маккаун. Ветеран с девятилетним стажем, работавший вместе с Уорденом в отделе ограблений угрозыска, Маккаун – не при исполнении и в штатском – пришел за пиццей в закусочную на Эрдман-авеню, когда в нее вошли Макги со спутником и направились к стойке. Маккаун