Наверное, власть должна была пустить в ход армию? Да, министры посылали армию; но ее не боялись, поскольку мятеж исходил от высших классов, для которых офицеры – друзья, братья, те же дворяне. Они не хотят отдавать приказ стрелять в своих братьев.

Через 5 лет один публицист в своем памфлете «Ужин в Бокере» сравнит действия армии против народа в 1788–1789 и в 1793 годах, во время федералистского мятежа: «Ах! Ваши солдаты сильно опустились по сравнению с армией 1789 г.; та армия не желала поднимать оружия против нации; ваши должны были последовать столь прекрасному примеру и не поднимать оружия против граждан».

Между тем в 1788-м и даже еще в 1789 году солдаты, в принципе, выполнили бы приказ. Об этом свидетельствует «день черепиц» в Гренобле. Там, как и повсюду, на улицы вышла мятежная толпа; офицеры приказали армии держаться и не стрелять. Но было одно исключение: один сержант отдал взводу приказ стрелять – и солдаты стреляли, несколько человек были убиты.

Этот эпизод интересен еще и тем, что этот сержант позже стал генералом революционной армии, а еще через 10 лет – кронпринцем Швеции и фактически основателем династии, царствующей там по сей день. Его фамилия – Бернадот.

…Назову уж заодно и того публициста, памфлет которого я цитировал выше. Это был молодой офицер с Корсики, его звали Наполеон Бонапарт.

Два года аристократия и парламенты очень успешно приводили страну в состояние хаоса. Начало 1788 года современники описывали, как «странную карикатуру гражданской войны: без вождей, без кинжалов, без кровопролития, но со всеми остальными ее неудобствами»[4].

Но было пока что два «островка спокойствия». Во-первых, в Париже до поры до времени было тихо. Во-вторых, третье сословие пока что вовсе не бунтовало. Оно тихо радовалось. А обстоятельства вынудили корону вернуть Неккера, того самого, которого прогнали несколько лет назад, а главное – созвать Генеральные Штаты, французский аналог парламента, те Штаты, которые не собирали вот уже 175 лет.

Выборы в Штаты прошли весной 1789 года, при очень высокой (до 85 %) активности избирателей. Был избран 291 депутат от первого сословия, то бишь духовенства; 270 депутатов представляли второе сословие: один принц крови (герцог Орлеанский), 241 дворянин и 28 членов парламентов. Большинство из 576 депутатов третьего сословия – адвокаты (272 человека); есть мэры, судьи, крестьяне и т. д. Только двое из духовного сословия и только 11 дворян; но среди них два очень громких имени – аббат Сийес и граф Мирабо.

2 мая депутаты представились королю, а 5 мая состоялось официальное открытие Штатов. Принято считать, что до того разворачивалась лишь предыстория Революции, а сама Революция отсчитывает свое время от 5 мая 1789 года. И тут есть некая логика. Парламентская революция 1787 года, как и дворянская революция 1788 года, потерпела неудачу: армия не стреляла там, где, может быть, следовало бы стрелять, но осталась лояльной, а высшие сословия, так сказать, истощили себя. Революция пойдет иным путем – через третье сословие.

Старый режим уже фактически не существует, ибо страна быстро приходит в состояние хаоса. Впрочем, сохранить королевскую власть еще было вполне возможно. Но для этого королю следовало возглавить политический процесс. Он же совершает худшее из возможного: делает несколько слабых попыток противиться ходу событий. И это при том, что все знают: он слишком слаб и флегматичен, чтобы действовать решительно.

Для примера вспомним, как развивались события в июне 1789 года (знаменитый «день» 23 июня). Генеральные Штаты, собравшиеся в начале мая, полтора месяца ничем не занимались из-за политического пата: не могли решить вопроса о том, как именно проверять полномочия депутатов: по сословиям или в общем собрании всех трех сословий.

«Неужели это так важно?» – спросят читатели. Это совершенно неважно, но это был вопрос прецедента.

Тут бы королю вмешаться и навязать свое решение. Момент был самый подходящий. Но Людовик нерешителен; до сих пор он был очень недоволен привилегированными, но теперь ему и третье сословие не нравится. А главное, ему не до того: у него сын умирает.

Дофин Луи-Жозеф (1781–1789) умер вовремя: его младшего брата, ставшего после него дофином, ждала куда более мрачная доля. Мальчик скончался 4 июня. «Прислуга бросилась навстречу королю, чтобы не впустить его, а королева упала перед ним на колени, – рассказывает современник. – Он закричал ей, заливаясь слезами: „Ах, моя дорогая жена, значит, наш милый мальчик умер, если меня не пускают к нему“. Мне кажется, – продолжает рассказчик с восхищением, – я вижу перед собой почтенного земледельца и его подругу, которые предаются самому ужасному отчаянию по случаю потери своего любимого сынка».[5]

А тем временем третье сословие, по предложению аббата Сийеса, провозгласило себя Национальным собранием. К нему присоединились перебежчики из двух высших сословий…

Тут я позволю себе сделать отступление и процитировать Ленина. По его мнению, важнейшим условием революции, без которой она вряд ли осуществима, является…

Но прежде чем об этом говорить, вероятно, необходимо объясниться с читателем. Лет 40–45 назад всякий автор считал почти обязательным для себя сослаться на Ленина, причем ссылка такого рода играла ту же роль, что в средние века ссылка на Аристотеля: «САМ СКАЗАЛ!» После этого дискуссия становилась уже почти невозможной.

Сейчас маятник качнулся в обратную сторону – и все наоборот. Ссылка на Ленина стала почти невозможной (разве что в обратном смысле: «поскольку Ленин говорил, что дважды два четыре, всякому ясно, что это не так»).

И хотя обе эти точки грешат крайностью – притом настолько, что обе они нелепы, – но нынешняя все-таки гораздо хуже. Ибо понятно все же, что Ленин был, во-первых, неглупым человеком и талантливым журналистом и, во-вторых (что важнее), крупнейшим в XX веке специалистом в вопросах революции и знал, как ее, эту революцию, делать. Прислушиваться к тому, что он писал, надо с осторожностью хотя бы потому, что все его писания крайне тенденциозны, но считаться с его мнением в этих вопросах, бесспорно, необходимо. И я, пишущий о событиях Великой французской революции, еще буду на него ссылаться.

Но вернемся к нашим баранам. Итак, Ленин говорил о том, что важнейшим условием революции, без которой она вряд ли осуществима, является раскол в правящем классе и переход части этого класса на сторону народа. Слово «народ» тут, может быть, не совсем уместно: может быть, правильнее говорить «на сторону восставших» или даже «на сторону мятежников», но суть от этого не меняется.