— Давай решим, как поступить. У меня назначена важная встреча, на которую я, к сожалению, взять тебя не могу. Я отвезу тебя домой. Хорошо?

— Нет, — Нелли нахмурилась и отрицательно покачала головой, — не смогу там находиться. Постоянно ждать телефонного звонка и бояться его. Знаешь, я даже на балкон перестала выходить. Кажется, что высоко, а когда смотришь вниз, земля приближается…

Борис промокнул выступившую на лбу испарину и, не ответив, включил зажигание. В таком состоянии спорить с Нелли было бессмысленно. Но приходилось что-то решать. Борис направил авто в сторону Ленинского проспекта, где у него на примете имелся небольшой уютный ресторанчик с vip-номерами. Не лучшее место для такой женщины как Нелли, но правильнее оставить ее на попечение чужих, но проверенных людей, чем, отвезя домой, думать ежеминутно о том, жива ли она. Алимов скосил глаза на сестру и заметил выступивший на ее скулах лихорадочный румянец. Скоро ей потребуется доза. Бедная девочка, подумал Борис, она тоже чувствует это, каких трудов ей стоит сдерживать эмоции. И ведь самое ужасное во всем этом то, что другим наркота хоть поначалу, но приносила удовольствие. Нелли же лишь стремилась к тому, чтобы заглушить прогрессирующую депрессию, не получая в конечном итоге ни покоя, ни удовольствия. Ко всем своим проблемам она прибавила еще одну, уже не разрешимую. Когда Борис осознал это, было уже слишком поздно.

Номер был небольшим и даже уютным. Нелли равнодушно огляделась и села в глубокое кресло. Она молчала, терпеливо дожидаясь, когда Борис договорится обо всем с хозяином. Алимов вернулся, принеся с собой чек. Он боялся того, что Нелли потребует сделать ей укол, но она, не говоря ни слова, высыпала порошок на журнальный столик и деловито вытащила из волос длинную серебряную шпильку. Открутив с обоих концов острую часть и инкрустированный шар, женщина дунула в получившуюся полую трубку. Нелли уже не обращала внимания на Бориса, и он, видя это, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Минуя мрачного вида охранника, Борис остановился и, оттянув галстук, негромко произнес:

— Проверяйте через какое-то время. В случае чего, звоните.

Охранник кивнул, всем своим видом показывая понимание. Борис спустился в холл и вышел на улицу. Его вновь охватила жуткая апатия. В горле застрял комок, который мешал дышать, заставляя что-то в груди болезненно переворачиваться и отдаваться в висках тупой неприятной болью. Он терял Нелли, а значит, постепенно умирал сам, жалея лишь о том времени, когда можно было помочь…

…Он любил ее давно, лет с шести, наверное. Сколько себя помнил, чувства его оставались столь же глубокими и упоительными. Нелли была его идеалом, и этот идеал он возвышал и боготворил в своих мыслях и мечтах. Собственный отец растоптал его душу. Борис в силу возраста поздно узнал о том, какие отношения связывают его сестру и отца. А когда узнал, то пережил сильный эмоциональный срыв, излечение от которого получил лишь несколько лет спустя. Тогда ему исполнилось двадцать два, он окончил институт и поступил в ординатуру. Но в тайне Борис лишь ждал удобного случая, чтобы отомстить. Нелли должна была принадлежать только ему! А Шамиль столько лет держал Нелли в качестве наложницы, потом отдал ее Сергею Лисневскому. И отец, и ее муж, и сам Борис, сломали ей жизнь, ее волю, ее судьбу. Им и отвечать за содеянное.

Дима получил задание гораздо раньше, чем ожидал. Работа инструктором, на удивление, оказалась интересной и многообещающей. Ребята, в свободное время предававшиеся определенного рода порокам, на занятия приходили собранными и чаще всего делали однозначные выводы касательно борьбы с этими пороками. Дима подозревал, что без воспитательной беседы Паши тут не обошлось, но явных признаков насильственного воздействия на умы братков не наблюдалось. Кроме тренажерного зала и бассейна в распоряжении Димы находился небольшой пустырь, который в течение двух занятий, посредством силового выкорчевывания кустов и пней, превратился в мини-стадион. Первое время на загородную спортивную базу новому инструктору приходилось добираться общественным транспортом, что доставляло некоторые неудобства. Но главный тренер, Лев Петрович Маршанов, по прозвищу Макинтош, герой первой афганской, жесткий и суровый мужик, распорядился выделить Диме комнату отдыха, где тот мог в случае чего остаться на ночевку. Отношения между ними не были дружескими то ли в силу разницы в возрасте, то ли по иным причинам, но взаимное уважение присутствовало, что давало надежду на доверие. Со временем Мизинец обещал вертолет для того, чтобы пацаны, стремящиеся достичь уровня спецназа, могли прыгать с парашютом и выполнять более сложные задания в предлагаемых условиях. Макинтош щурил светлые глаза и почесывал загорелый щетинистый подбородок, глядя на то, как Паша Мизинец готовит свою маленькую армию. Закрытый частный спортивный клуб «Эдельвейс» исправно платил налоги и не привлекал особого внимания, но старый лис уже чувствовал, как потихоньку земля под его ногами нагревается.

— Опять ночевал здесь? — спросил Макинтош, глядя из-под насупленных бровей на то, как Дима поднимает штангу из положения лежа, — я в твои годы по девкам бегал так, что не одну успевал за вечер ублажить. А вы что за поколение? Ни идеалов, ни страстей…

— Зато вам, Лев Петрович, и того и другого с лихвой досталось, — Дима аккуратно поставил «железо» на место и, взяв полотенце, утер пот со лба, — чего-чего, а идеалов лет тридцать назад было столько, что хватило бы не только на мое поколение.

Маршанов усмехнулся и, засунув руку в карман спортивного костюма, погремел в нем ключами, — ты прав, конечно, что сказать. Я тоже молодой был горячий, правду искал. Отца репрессировали, потом реабилитировали. Он у меня военным был, летчиком. Я ж поздним ребенком родился, мать отца ждала, замуж не выходила. Так-то. В летное тоже хотел, да не получилось, забраковали. Смешно сказать, ростом вышел. Зато в «войска дяди Васи» без проблем, да. Так до самого увольнения считай на одних идеалах, а вот вас, молодых да ранних, не пойму. Страна в вас столько вложила, сделала первоклассных военных, а вы за бабло воюете, ищете местечко потеплее, а если что не по нраву, то бежите из армии, — Маршанов махнул рукой с наколкой «ВДВ» и вышел из зала.

Дима посмотрел на чуть заметно дрожащие пальцы и, отбросив полотенце, лег на прохладный мат, закрыв глаза. Макинтош был прав в одном: следовало оставаться верным одной идее, иметь стальной стержень внутри. Вот у Лехи он был, этот стержень. Он с ним родился и рос вместе с ним. Дима поначалу даже не верил, что у него появился такой друг как Леха Бахтин. Еще бы, на целый год старше, опытней, непререкаемый авторитет среди курсантов училища, он добился этого не только умом, но и кулаками. Старшекурсники старались не вступать с ним в полемику, дабы не выглядеть смешно, да и драка на определенном этапе и при любом раскладе не принесла бы должного удовлетворения, так как Леха все равно оставался правым, особенно если вставал на защиту более слабого. Дима слышал, что семья у Лехи пьющая, отец бил его, почем зря, и в военное училище его помогла устроить учительница, бывшая фронтовичка и Герой Труда, проживавшая в соседней квартире. Леха был ей очень благодарен, и в увольнительную бегал к ней, минуя обшарпанную дверь отчего дома.