– Я не могу. Как я могу пообещать тебе такое?

Отец закрыл глаза.

– Если б я смог… Если б возникла высокая вероятность того, что я выясню, что случилось, или даже найду ее, тогда ты бы уехала? Всего лишь ненадолго, пока я не позвоню?

Какое-то время жена молчала, затем шмыгнула носом и вытерла глаза.

– Я отправилась бы даже в ад, только чтобы узнать.

Он крепко сжал ее руку.

– И я понимаю это. Но я отправлюсь в ад за нас обоих. За всех нас. Пойду куда угодно, даже если будет малейшая возможность что-то узнать. В такие места, куда я никогда бы тебя не отпустил. Потому что она стоит того. Потому что мы – наша семья – стоим того. – Отец встал и продолжил собирать вещи.

– Ты хотя бы можешь сказать мне, куда едешь?

– В Сомерсет.

– В Сомерсет!

– Там живет кое-кто, с кем мне нужно поговорить и кто может кое-что знать. Большего я сказать не могу. Получите новые идентификаторы, все вы, а старые отдайте мне до моего отъезда. И я свяжусь с вами, когда вам можно будет вернуться.

– Господи Исусе.

– Если твои родители останутся, тебе придется уезжать одной. Я серьезно. – Отец застегнул рюкзак и подошел к двери. – Нужно идти.

Миранда выбралась из кровати и последовала за ним к двери. Когда она коснулась его руки, он повернулся и крепко ее обнял.

– Иди, – прошептала она. – Я займусь родителями. Что насчет твоего брата?

– Рассчитываю на то, что в Новой Зеландии Джорджу будет безопаснее.

– На кровать. – Отец указал пистолетом на самую большую кровать, которую видел в своей жизни. Из зеркала, занимающего всю заднюю стену главной спальни, на него смотрело его отражение: существо из фильма ужасов, с проглядывающим сквозь намокшую маску розоватым лицом. Почерневшая от дождя новая шляпа свисала на уши. Накинутый на костлявое тело армейский плащ с капюшоном был скользким, как морские водоросли.

Я – тварь, промокшая насквозь, в истрепавшейся за два года одежде и с пистолетом в руке. Обритый налысо психопат, зверь, лишенный предрассудков. И я пришел за вами.

Страх в красивых зеленых глазах женщины, которой не должно было быть здесь, грозил смениться истерикой. Руки у нее тряслись от паники, как при пляске святого Витта, и ей пришлось прижать их к щекам.

За несколько минут до этого, когда пара вышла из «феррари», в гараже появился Отец, с которого ручьями лилась вода. Едва подошвы сшитых вручную туфель Йоны Аберджиля коснулись цементного пола, струя из аэрозольного баллончика ударила в его щекастую морду. Химикаты в замкнутом пространстве были настолько токсичными, что все зашлись в диком кашле, прочищая дыхательные пути.

В просторном холле, куда Отец сопроводил их, замешательство женщины сменилось гневом.

– Ты знаешь, кто мы такие? Знаешь, кто мы такие, мать твою? – закричала она на мужчину, поджидавшего их в роскошном доме Йоны. Промокший насквозь, дрожащий не столько от холода, сколько от нервного напряжения, тот держал пистолет направленным ей в лицо.

– Я знаю, что вы такое, – ответил Отец женщине, стоя под сводами дома, позолотой и белыми стенами напоминающего католическую часовню. Ее угрозы помогли ему преодолеть ужас, который он испытал, увидев ее, выходящую из машины. А вскоре он понял, что в помещении находится еще и сиделка. Он не ожидал обнаружить в доме двух женщин. Их не должно было быть здесь. Не должно было быть никаких женщин.

Но если на той вилле будет кто-то, помимо старика, ты должен их прикончить… Думай о своей дочери и делай то, что должен, хорошо?

Они не видели, ни как он появился из-за декоративных деревьев, растущих в садовой ограде, ни как он пробежал под ливнем по подъездной дорожке, после того как открылись укрепленные ворота. Не видели, как он нырнул в гараж вслед за замедляющейся машиной, за которой потом спрятался. Тварь из мутной воды с готовыми рвать клешнями в резиновых перчатках. Они не видели его из-за темноты или хлещущего дождя. Не видели его, когда сенсорные фонари перед домом вспыхнули желтым светом – потому что были пьяны. Йона Аберджиль пьяным вел свою редкую и дорогую машину сквозь порывы ветра с дождем, налетающие с устья реки и усиливающиеся с каждым часом. Зачем быть таким безрассудным, – задался вопросом Отец, – если так много имеешь?

Когда разрумянившаяся парочка, покачиваясь, выбралась из кроваво-красного автомобиля, их импортная одежда источала ароматы всего лучшего, что осталось в этой жизни. Они будто появились из прошлого, внезапно показались Отцу чем-то инородным для его нынешнего существования в арендуемых комнатах, гостиничных номерах и жарком салоне старого семейного авто.

Где были эти люди, когда он ждал часами, разъедаемый изнутри тревогой и болью воспоминаний, которые наполняли его последние два года его жизни? Они избежали всего этого. Жили в роскоши в сверкающих дворцах, монолитах из стекла и стали или за гудящими электрическими заборами. И в том подметенном гараже, и в достойной тирана гостиной Отец не почувствовал ничего, кроме негодования. При виде образа жизни, который он мог лишь себе представить, внутри у него всего вскипело. Все это было заработано на похищенных детях… на женщинах, отправленных работать в бордели, на бездомных, подвергаемых рабскому труду. Узаконенные бароны, санкционированные эксплуататоры, вот кем они являлись. Они были элитой, ищущей налоговые лазейки и отмывающей грязные деньги, отъевшейся и лоснящейся. Они сами помогли ему так думать о них. И его ненависть к ним была очень важна, иначе как бы он смог убить их всех этой ночью?

Отец снова пробежался по текущей ситуации. Плачущая женщина, мужчина, задыхающийся на полу гостиной, старик, смотрящий телевизор, его сиделка в наручниках на кухне… телефоны, тревожные кнопки, камеры… что же делать? Затем он заставил себя мысленно вернуться в эту опочивальню паучьего короля, куда втолкнул женщину.

Преимущество неожиданности было использовано, и теперь все зависело от его решимости. Он был сам по себе, и ему больше не на кого было рассчитывать. Теперь все они находились в доме, их роли распределялись быстрыми, жестокими методами, и с каждой секундой Отец начинал ненавидеть себя. Он испытывал отвращение к женскому горю, потому что из-за него чувствовал себя подавленным. Наряду с детскими бедами страдания женщин он считал самыми невыносимыми – а он был человеком, который слишком часто огорчал женщин, и привычность ситуации все равно не защищала от их слез.

– Нет. Я не это имел в виду, – сказал Отец, поняв, что женщина решила, что он собирается ее изнасиловать. – Ложись на кровать. Мне нужно связать тебя… То есть… Обездвижить…

Этим он сделал только хуже. Женщина начала трястись.

– Я не причиню тебе боль. Пожалуйста.

Это его заверение, сделанное дрожащим голосом, не помогло. Она уже пятилась прочь от него, в сторону стены возле кровати, спотыкаясь в туфлях на высоких каблуках. Возможно, в ящиках тумбочки находилось оружие. Эта женщина сообщила ему о наличии двух пистолетов на кухне. Были и другие, спрятанные, готовые выстрелить в непрошеных гостей и воров, пришедших забрать то, что они уже отняли у других или приобрели на грязные деньги. Но как может такая красивая и настолько напуганная женщина быть одной из них?