Камиль явно плохо понял, что в запальчивости произнес десятник, он был очень пьян, чтобы осознать малознакомый ему язык. Но вид Юрки был слишком красноречив! И Камиль не мог не вспылить, он с рождения видел в славянах лишь покорную рабскую скотину, лишь райя, врагов истинной веры!

Прямо с крыльца дородный нойон бросился к десятнику и рубанул сплеча по морде вспятившегося коня. Тот вздыбился, заржал, роняя потерявшего повод седока. Татарин вторым ударом достал бы и Юрко, если б не Иван…

Ожидавший от ненавистного ему татарина чего угодно, прекрасно помнивший подлый удар ножом на поединке, он поспешил спешиться и сблизиться со своим десятником. И успел вовремя своим клинком перенять чужой:

— Стой, Камиль!!!

Глаза сотника выплеснули новую порцию бешенства. Он вновь завизжал что-то свое, дикое и негодующее, и по выражению лица Иван понял, что кровник наконец-то его признал!

Ловким приемом, доставшимся в наследство еще от многоопытного Ярослава, русич погасил силу направленного уже в него выпада своей саблей, зажатой в правой руке. И в тот же миг вторая сабля в левой со всего размаха тупой стороной ударила по запястью Камиля. Это тоже была школа бывшего учителя и друга. После такого приема пальцы врага всегда невольно раскрывались и оружие выпадало из немевшей и бессильной ладони.

— Хватайте Камиля, увозите его отсюда скорей. Пусть в Твери его судят! Увозите. Иначе нам всем тут хана! Я задержу их!!!

С двумя саблями наперевес он бросился навстречу набегавшим татарам. Словно две молнии замелькали на их пути, не давая двинуться дальше, подойти к лошадям, обойти. Один из ударов достал нукера, кольчуга на предплечье разошлась, кровь густо оросила истолченный грязный снег…

Распаленный видом близкого Камиля мозг подсказал Ивану явно не лучший выход. Задержать он смог бы ненадолго, стрелы в упор — лишь вопрос времени. Кони татар были свежи, и догнать уходящих русских им вполне по плечу. Нойон в качестве заложника вряд ли спас бы десяток — сталь была вынута из ножен и жаждала крови!

Но в этом мире иногда случаются чудеса! Новое действующее лицо в виде высокого молодого крепкого татарина в дорогих доспехах появилось на крыльце избы, и последовал гортанный приказ. Несколько арканов пали на плечи участников рубки и свалили на землю. Остальные замерли как вкопанные.

Иван и еще двое его товарищей, оставшихся для подмоги, запаленно дышали, не понимая толком, что произошло. Татарин, улыбаясь, подошел ближе.

— Эй, багатур! — почти без акцента произнес он. — Не надо Камиля никуда везти. Верните его сюда, возьми моего коня, догони. Завтра мы будем в своей тысяче, а сегодня никого больше не обидим. Это тебе обещаю я, хан Торгул!

Иван мотнул головой, и один из ратных вскочил на горячего аргамака и наметом полетел вслед Юрко. Они вернулись назад очень скоро. Камиля отвели в избу.

Иван с удивлением рассматривал хана, поражаясь его речи, веселым искрам в глазах, богатырской стати. Конечно же, он не мог знать, что перед ним сын знатной русской полонянки, еще во времена Неврюевой рати ставшей наложницей знатного темника и затем навсегда оставшейся в его гареме. В поход на мятежный Новгород Торгул во главе нескольких десятков таких же сорвиголов отправился, словно на прогулку, заручившись согласием знакомого ему Тохучара. Они уже расположились на постой в Зубцове, когда в него вошла сотня Камиля…

Торгул не был глуп, ему не нужны были серьезные неприятности в этой прогулке. Поняв, что взбаламошный сотник может здорово навредить и ему, и его людям, беспричинно разграбив город и ослушавшись воли своего темника, хан решил немедленно вмешаться.

Неспешно подняв грамоту, он аккуратно стряхнул с нее налипший снег, поднес к губам, передал своему спутнику. Затем широко улыбнулся Юрко:

— Молодая кровь — горячая кровь! Камиль молодой, твой нукер молодой. Простим их, бачка?! Вон мои кони стоят, возьми вместо своего любого! Не говори ничего своему князю, не надо. Камиль тоже молчать будет, обещаю.

Переведя взор на Ивана, вновь улыбнулся:

— Ай, хорош багатур, лихо рубишься! Иди ко мне в нукеры, русский, десяток сразу дам. Коня подарю, золота дам, девочку горячую подарю. Мне такие нукеры нужны. Отдашь мне его, десятник? Настоящий воин должен иметь настоящего хозяина! В ваших лесах он славы не добудет. Как звать тебя, десятник?

— Юрко…

— Странные у вас, русских, имена, как у собак. Езжай назад, Юрко, и передай своему князю, что мы все завтра же ранним утром пойдем прямо под Торжок. Это сказал я, Торгул! Дорогу нам покажут. Так отдашь мне этого нукера, Юрко?

— Я князю своему клятву давал, — глухо буркнул Иван, не желая новых вспышек страсти. — И леса мне милее, чем степи ваши…

Улыбка сбежала с лица Торгула. Он повернулся к избе.

— Полон прикажи выпустить, — неожиданно произнес Юрко. — Тогда и уедем. Под Торжком других наберете, там их вдосталь будет. Наших ослобони!

На миг показалось, что Торгул не выдержит подобной наглости со стороны какого-то русича. Глаза его зло сверкнули. Полон всегда был неизбежной добычей любого набега, и свое из цепких рук татары никогда не выпускали. Но… великий Узбек ведь действительно не велел опустошать тверские земли!..

— Отпусти, слышишь? Иначе не смолчу про то, что здесь мы зрели!

Хан произнес несколько фраз, обратившись к своим, затем надел на лицо дежурную улыбку. Теперь уже толмач коряво перевел:

— Хан Торгул сказал, что пленные ему не нужны. Все равно замерзнут, пока по вашим снегам скачем. Мы отпустим всех, кого взяла сотня Камиля, прямо сейчас.

— Пока сам не увижу, никуда не поедем, — бросил негромко своим Юрко, на что Иван резонно ответил:

— А куда ехать-то? Кони устали, ночь на носу. Надо на постой вставать где-то без разговоров. Попроси у него овса для коней да харча для нас. Когда тут чего сами найдем? А завтра и посмотрим, как они из ворот выезжать будут…

Для ночлега выбрали дом неподалеку от воротной башни. По улице уже тянулись избитые и полураздетые мужчины, женщины и дети, уже не чаявшие вновь вернуться к родному очагу. Хозяйка избы, в которой остановились ратники, торопливо вздула огонь, истово помолилась и принялась торопливо жарить на лучинках полтора десятка яиц, глядя на спасителей ошалело-радостными глазами.

Юрко, памятуя о расположившихся неподалеку татарах, приказал постоянно дежурить на улице одному из ратных. Легли не раздеваясь и с оружием под рукой.

Иван заступил на дежурство уже с рассветом. Поднявшийся ветер гнал поземку, словно стараясь прикрыть следы недавнего бесчинства, кровь на улицах и убитых, над телами которых начали грызться собаки. Видно, даже из полона к этим бедолагам уже не вернулся никто.

Парень стоял, опершись на сулицу, и с сожалением думал о спавшем неподалеку Камиле. Теперь татарин был недоступен ни сабле, ни меткой стреле. И о Любане расспросить его уже никак не удастся. Судя по расставанию, узнанный татарином бывший поединщик ничего, кроме слепой ярости, у сотника не вызвал.