«Попробовать вызвать его на поединок на утоптанном снегу вновь? Дак повода не найдешь, да и Юрко не позволит! В сече подкараулить? И пошто он там на нашей стороне рубиться будет? Узрят, что завалил союзного, — сам Михаил прикажет голову смахнуть! Тогда двое остальных так и останутся неотмщенными… Нет, тут сплеча рубить нельзя! Тут только своего часа терпеливо ждать надобно!»

Так думал ратник, переминаясь на стылом ветру, прислушиваясь к звукам растревоженного и плохо, увы, спящего теперь Зубцова. И не подозревал, что мучившую его головоломку уже недавно разрешил иной человек!!

Из снежной круговерти вынырнули трое, неторопливо рыся вдоль улицы. Зоркий глаз Ивана сразу признал татар. Перехватив арбалет поудобнее, он на всякий случай приоткрыл дверь в жилое и лишь затем окликнул:

— Эй, там! Чего надо?!

— Русска воин здесь ночуй?

— Здесь!

— Держи подарка от Торгул!

Через забор перелетел какой-то мешок и подкатился к самому крыльцу. Конные тотчас развернулись и исчезли в той стороне, откуда появились.

Несколько минут Иван настороженно смотрел на странный предмет, не рискуя приблизиться. Потом решил вначале разбудить десятника и сообщить о странной встрече. Но Юрко услышал оклик стражника и сам вышел на улицу.

— Что? Татары? Какой подарок, вот этот? А ну, засвети!

В свете вспыхнувшего факела оба увидели, что мешок с одной стороны был сильно окровавлен. Юрко острожал лицом.

— Наши все здесь? А ну, режь узел, Ваньша!

На снег выкатилась человеческая голова, отделенная от тела одним ловким ударом. Десятник подтолкнул ее концом сабли и присвистнул:

— От это дела! Узнаешь?

Боясь ошибиться, Иван нагнул факел, и горячая капля упала на обезображенную печатью смерти голову Камиля. Своего кровника, о котором он столь мучительно размышлял еще так недавно!.. Так кому же был этот подарок, великому князю, Юрке или ему самому?..

— Одним меньше… — бормотнул он. — Жаль, что не сам, но все же…

Невероятно, но за воем набиравшей силу пурги десятник его расслышал.

— Что значит одним? Иван, что случилось? Поясни, лично я ничего не понимаю!

— Понимаю лишь одно: что это Камиль, сотник, и что пойти на такое мог только кто-то еще более сильный. Значит, Торгул! А почему — спроси у него завтра сам. Без этого я бы город не покидал, чтоб на нас все не свалили потом! А откуда знаю я его… Ты слышал про мой поединок на Божьем суде перед Михаилом и баскаком ихним? Так то он и есть…

…Когда татары длинной вереницей неспешно потянулись к воротам, Юрко и Иван поскакали им навстречу. Еще издали они увидели молодого хана в окружении его многочисленной свиты.

— Спасибо за подарок, хан! — сблизившись, крикнул десятник.

Торгул широко улыбнулся, словно бы и не было вчерашней размолвки из-за пленных русских.

— Тебе он понравился, Юрко? Как видишь, не надо ждать гнева Тохучара, дядьки моего троюродного. Камиль сам нашел что хотел!

— Объясни, если можно. Сам понимаешь, мне потом за все ответ перед своим боярином держать придется.

Они поехали бок о бок. Торгул поведал, что накануне освобожденный Камиль никак не хотел успокоиться и внять привезенной грамоте, голосу разума и своего спутника-хана. Он всю ночь порывался поднять сотню и вырезать ночевавших неподалеку русичей. Даже при свидетелях обнажил свою саблю против Торгула, но рука хана оказалась проворнее.

— И ты не боишься, что поднял руку на сотника? — изумленно вымолвил Юрко.

Торгул фыркнул.

— Войско великих завоевателей Вселенной сильно не только своим строем, но и железной дисциплиной. За непослушание всегда полагалась смерть… без пролития крови. Разве может бояться хан того, что он выполнил один из законов великой Ясы? Я не боюсь суда, в мою пользу покажут многие!!

Хан высокомерно посмотрел на Юрко, затем неожиданно усмехнулся вновь:

— Особенно он мечтал о голове какого-то Ивана, хотел даже ее к своему седлу привязать. Почему, не знаешь?

Десятник не стал отвечать подробно, лишь напомнил:

— Иван — это тот обоерукий, что вчера тебе так глянулся. Он же и Камиля с позором обезоружил. Видать, за это?

Торгул уловил фальшь в голосе собеседника. Небрежная усмешка не сошла с его лица:

— Имя знают, когда смогли познакомиться раньше. Закончим об этом! Камиль ослушался приказа Тохучара, он мог поставить под саблю гнева темника всех нас. Поэтому умер. Дядя меня поймет и простит, его нукеры тоже довольны. Не бойся, Юрко, Торгул всегда умел отвечать за свои поступки! Хея, хея!!!!

Горячий аргамак рванулся вперед. Юрко и Иван вытерли с лиц ошметки снега. Десятник негромко произнес:

— А теперь говори, о каких еще двух давеча баял? Почему их смерти ищешь?

— Поведаю, путь у нас неблизкий впереди…

… — Я рад, что теперь одним кровником стало меньше, — закончил Иван свое повествование.

— И невольным союзником больше, — неожиданно добавил Юрко, глядя куда-то вдаль.

— Ты о ком? — опешил молодой парень.

— Да о Торгуле, о ком же еще. Остальные два брата узнают ведь, кто Камилю голову смахнул, стало быть, они теперь и его кровники. Ищи друзей своих среди врагов своих, так вроде говорят? Умный человек когда-то придумал!..

После этого разговора до самой Твери Иван был задумчив и хранил молчание.

В Твери вернувшихся ждал неожиданный подарок в виде трех-четырех свободных дней. Основные военные силы княжества уже покинули город, но все еще подтягивались пешие мужики из тверских и кашинских деревень. Их собирали, размещали, оборуживали. Юрко было приказано по прибытию усадить всех пешцев в сани и не мешкая сопроводить вверх по Тверице. Заминка случилась с санями и отрядом из-под Волока.

Иван отпросился у Юрия в родную деревню на сутки, поведав про Анну и пообещав по возвращении поставить всему десятку добрый жбан пенного пива.

Свадьбу сыграли споро, порешив просто: «У кого что есть — тащи на стол!» Мужиков в деревне осталось мало, четверо уже уехали с рогатинами и секирами на двух розвальнях ратиться с новгородцами. Иван родителям такое поспешание объяснил просто:

— Кто знает, сколь эта котора протянется? Может, и до полой воды, как давеча на Волге. Там Великий пост подойдет, там загонят куда подальше. А то не ровен час еще и срубят на рати! Попробуем с Анюткой дитя зачать, а там уж как Господь даст. Верно, батя?

Сыну передалось горячее желание отца оставить на земле любой ценой продолжение своего рода. Любаня была далеко. Да и можно ли было считать двух ее близняков, хоть в них и текла Андрюхина кровь, в Федоровом колене? Это все одно, что «осчастливить» походя в походе или после бессонной ночи в Твери какую-нибудь молодуху, а потом и святым духом не ведать, что за потомок у тебя произрастает! Федор и Иван твердо считали, что продолжатель рода — это выпестованное собственными руками дитя от законной супруги.