Болтать на безупречном французском, английском, герцословацком и немного по-итальянски (шеф-повар был родом из Милана) мы научились чрезвычайно рано. Как-то, во время очередного приема, где нас, детей, подвергали разнообразным мучениям собравшиеся гости (от нас требовалось чинно сидеть на стуле, положив руки на колени, не встревать в разговоры и не докучать взрослым), ко мне обратился седой старичок в черном фраке, бряцавшем сверкающими орденами, кажется, бывший министр юстиции или просвещения.

– Милая моя, – прошамкал он, отвратительно пощелкивая вставной челюстью, – расскажи мне о своих любимых занятиях!

Когда я, запинаясь, начала повествовать о hobbies, в салоне воцарилась гробовая тишина. Я увидела, как papa нахмурился, и робко спросила его:

– Mon cher papa, de quoi n’est tu pas content?[13]

– Дорогой граф, дорогая княгиня, – провозгласил бывший министр, отворачиваясь от меня, – ваша дочка шпарит по-французски, как заправская парижанка, однако разрешите поинтересоваться – умеет ли она говорить по-русски?

После этого приема Николя и мне влетело – отец отодрал нас ремнем, невзирая на наши вопли, которые ввергали в трепет всех обитателей дворца, и не обращая внимания на тщетные попытки матушки заступиться за своих чад.

– Вот вам, паршивцы, учите русский! – кричал папенька, отхлестывая нас. – Какой позор, Зинаида, наши дети не могут ни слова произнести на родном языке! А если что-то и мычат, то с таким страшным акцентом, что у меня волосы на голове дыбом встают!

Маменька металась между Николя, повисшим на колене папеньки, и мной, лежавшей на диване и покорно ждавшей очередной порции ремня – убегать было бессмысленно, ибо батюшка, охваченный безумием, становился неуправляемым.

– Костя! – кричала она, заливаясь слезами. – Но дети ни в чем не виноваты! Оставь их!

Папенька, швырнув ремень на пол, выложенный драгоценным паркетом, хмыкнул и вышел прочь – в тот же день и мадемуазель, и мисс в срочном порядке навсегда покинули Валуево. Мы с Николя тихо переговаривались по-английски, когда папенька вернулся. Услышав это, он очень спокойным, но от того еще более ужасным тоном сказал:

– Я не потерплю, чтобы мои отпрыски говорили по-русски с акцентом! Если через месяц не научитесь родному языку в совершенстве, тогда…

Он поднял ремень, и мы с братом, дико вопя, бросились в свои комнаты. В Валуево понаехали русские учителя, которые с горем пополам научили нас родной речи – впрочем, Николя так окончательно и не смог избавиться от смешного английского акцента.

В начале лета мы уезжали в Крым – там в нашем распоряжении было два дворца, выстроенных покойным дедом. Один из них, в мавританском стиле, превосходил по размерам и роскоши внутреннего убранства Ливадийский, а в другом, совсем небольшом, притулившемся на вершине скалы, о подножие которой бились волны Черного моря, обитало привидение – дух нашей дальней родственницы, бросившейся в пучину из-за несчастной любви.

За границу мы выезжали редко, маменька и папенька говорили, что, пока мы не объедем все наши владения в России, нечего соваться за рубеж. Однако в середине жаркого лета 1910 года мы отправились в Париж, откуда двухцветный «L’Express Adriatique» унес нас в Герцословакию, на входивший в моду курорт Варжовцы. Я великолепно помню, как поразили меня длиннющий пляж, буйная растительность и роскошь супердорогого отеля, где наше семейство снимало целый этаж.

…Мы прогуливались по набережной, когда впереди раздались зычные крики: возникли усатые гренадеры в старинных гусарских мундирах и с саблями наголо, отдыхающие расступились, по толпе пролетели волшебные слова: «Krul przhescal!» – «Король приехал!»

Для всех это было волнительное зрелище – несмотря на то, что в Варжовцах принимали воздушные ванны и лечились минеральными водами самые богатые и знатные особы со всей Европы, только очень немногим из них был открыт доступ к венценосным особам. Для меня же это было рутиной – я хорошо знала дочерей императора Николая, которых, пренебрегая этикетом, именовала по имени и на «ты». Мы часто навещали Романовых во время отдыха в Крыму – государя я называла «oncle Nicky»[14], а государыню «tante Alix»[15].

Я зевнула, Николя подмигнул мне, по выложенной мраморными плитами набережной шествовал невысокий щуплый военный в форме песочного цвета и фуражке набекрень. Он смешно подпрыгивал, словно ему терли сапоги, небольшая бородка с проседью топорщилась, а глаза гневно сверкали, как будто он был чем-то расстроен. Этот невзрачный господин, более походивший на проигравшегося в пух и прах поручика, и был королем Герцословакии Павлом IV – несколько лет спустя, незадолго до начала войны, он стал жертвой анархиста, смертельно его ранившего.

Короля сопровождала высокая дама, облаченная во все нежно-розовое. С кислым выражением лица, презрительно оглядывая собравшихся, приседающих в реверансе, сия особа шла чуть впереди мужа-короля. Я лицезрела королеву Милицу, которая, по слухам, колотила супруга и принимала за него все политические решения. За ними покорно следовал мальчик одного со мной возраста в форме адмирала – золотой кортик колотился по бедру, а по личику текли струи пота. То был наследник престола Кароль.

– Боже мой, – проронила матушка, покорно склоняясь перед королевской четой, – Костя, я бы могла быть рядом с ним! Папенька желал, чтобы я стала его женой! Как мне повезло, что я встретила тебя!

Мы с Николя громко расхохотались, чем привлекли внимание не только собравшейся публики, но и королевской четы. Милица, вышагивая, как прилежный солдат на плацу, подошла к нам, с треском сложила огромный розовый зонтик, который до этого гордо реял над ее плоской, как блин, шляпой, и на отвратительном французском с сильным немецким акцентом (она была родом из Германии) сказала, обращаясь к моей матушке:

– Мадам, вы должны лучше воспитывать своих отпрысков!

Я ловила на себе сочувствующие взгляды людей – судя по всему, пока король с королевой пребывали в Варжовцах, все отдыхающие были вынуждены мириться с трудностями.

– Мы и так хорошо воспитаны, – заявил мой братец, который никогда не лез за словом в карман. Подумав, Николя добавил наглым тоном: – Мадам…

Милица, уже поворотившаяся к нам пышным задом, украшенным гигантским бантом, медленно вернулась в исходную позицию. Ее и без того похожее на маску лицо напряглось, глазки превратились в щелочки, на бледных щеках заиграл чахоточный румянец. В молодости Милица считалась одной из самых красивых дам Старого Света, однако в тот момент ей было за сорок, и время не пощадило королеву.

– Что ты сказал? – прошипела она и ткнула Николя в грудь острым концом зонтика. – Наглый мальчишка, как ты смеешь! Павел!

Король, подобно собачонке, прибежал на ее зов. Я рассмотрела герцословацкого властителя вблизи – ему было лет сорок пять или чуть больше, но выглядел он дряхлым стариком: морщинистые мешки под глазами, покрытый красными прожилками нос, трясущиеся синеватые губы. О Павле шептались, что, доведенный до отчаяния несносным характером Милицы, он хорошо закладывает за воротник.