Мать его умерла от чумы, когда он еще ничего в жизни не сознавал, а его отец бросил его еще не родившимся, во чреве матери, а сам уехал прочь с караванным сопровождением в Гадамес. Рассказывали, что он там на гадамесской обольстительнице женился и нашел себе на всю жизнь пристанище в стенах под крышами. Говорили, что тот его караван подвергся нападению дорожных разбойников, и, мол, погиб он от руки молодчика из всякого сброда. В общем, вестей о нем никаких не было, и чернокожая пленница, рабыня его деда по материнской линии, взяла на себя воспитание сироты — в знак преданности покойному ее господину и из желания заступничество обрести и дорогу в рай.

Однако сирота выказал признаки своего марабутского происхождения с первых лет жизни. Он унаследовал от предков ненависть к магам-звездочетам и забавлялся тем, что побивал гадалку камнями. Затем это озорство ему надоело, оно переросло во враждебность. Он присоединился к парням, которые пасли коз в долинах, спускавшихся в пустыню со склонов Акакуса и решил избрать себе любимое занятие. Он научился ловить змей, благодаря своим исключительным способностям, и проявил завидное усердие в деле устрашения парней и девчат мерзкими трупами змей. Затем придумал другую хитрость — довольно искусно зашивал иглой с ниткой челюсти пресмыкающегося гада, чтобы гадалка в своих покоях вдруг натыкалась на лихо извивающуюся змею. В первый же день такой практики она потеряла сознание и слегла в постель, с ней приключилась горячка и, казалось, дело может кончиться катастрофой. Правда, позднее она решила полагаться на собственные силы и отомстить негодяю, внуку ее заклятых врагов. Она закрылась ото всех в своей палатке на несколько дней и вышла оттуда с детальным планом в голове — наняла для его исполнения своих чернокожих соплеменников-негритят, намного превосходивших его в разбойной изобретательности (впадавшие в крайности свидетели рассказывали, что она их, мол, вовсе не нанимала, а подчинила своей воле силою тайных чар — чем же еще заниматься гадалке, как не тем, чтобы знания свои применять по подчинению простых людей?!). В общем, она поручила им преследовать сироту-дервиша долго и упорно. Те, которым нравится употреблять витиеватые выражения из практики и трактатов факихов и кто вечно хочет найти небесный символ для всякого глупого дела, рассказывали об этой травле, что «это было чистое притеснение бедного марабута-аскета и покусительство на священный завет Сахары». Такое высокое толкование не остановило маленьких бесенят, продолжавших свою кампанию против маленького же дервиша: они буквально рвали его за волосы — выщипывали их из его головы. Делали перечный настой и вливали ему в нос. Привязывали голого к палаточному столбу и оставляли так в геенне под палящим зноем. Не единожды развлекались тем, что подвешивали его вниз головой в колодце. Как-то, в одно из этих игрищ бедняга не выдержал и попросил помощи у распустившего перья павлина-Ухи. К несчастью для дервиша Уха в тот день вышел на люди, весь важный из себя, обряженный в самые нарядные одежды, намереваясь принять участие в свадебной церемонии, которую устраивали веропослушники далеко на просторе, за коварным Идинаном.

Дело было около полудня. Палач забрался на свой небесный престол. Сахара сияла языками пламени, марево кружило головы, пропекая насквозь огнем геенны обмотанные чалмами головы. И в такой вот момент на него выскочил босоногий мальчишка, почти голый, с непокрытой головой, весь вымазанный грязью, в синяках и в ранах — весь он был в поту, в крови, обхватил руками его колени, прося защиты. Своими ладошками, черными от грязи, всем своим голым, покрытым слоем пыли тельцем он испачкал голубое одеяние Ухи. Весь торжественный вид красавца пошел насмарку, был нещадно испоганен, но это не было единственной причиной, по которой взорвался Уха в тот день — несносный жар, разливавшийся с неба, сыграл свою гадкую роль. Он и сам не знал, как влепил мальчишке пощечину и швырнул его другой рукой назад, к преследовавшим его злодеям. Противники облепили того со всех сторон, связали его жесткой пальмовой веревкой и выволокли на пекло, по острому щебню, с намерением потаскать и бросить в колодец. Эта расправа вполне могла произойти, если бы гадалка вдруг не опомнилась и не остановила травлю — ее как раз ужалил скорпион, и она узрела в этом знак небес.

Юный марабут простил все издевательства своим малым сверстникам, но — какая это разница! — простить взрослому человеку его несправедливость он не мог…

Только дервиш отказывался принимать мусульманскую милостыню — садаку.

В пору детства он гонялся за своевольными козами по окрестным пастбищам, а когда стан его выпрямился и окреп и районы Массак-Меллет и Массак-Сатафат снискали благословение небес, он отправился с крутыми парнями насладиться цветением весны в пустыне, которая стала хозяйкой игривых ручьев и потоков, а может и для того, чтобы самому научиться объезжать верблюдов и попытать счастья в состязаниях с мечом.

Он не только был единственным дервишем в округе, который не принимал садаку, но единственным дервишем во всей Сахаре, которому Аллах дал силы жить на труды свои и давать подаяние тем на равнине, кто сам был неспособен прокормиться на стоянках. После появления шейха братства аль-Кадирийя и изгнания вождя в пустыню аль-Хамада, торговый поток расстроился, небеса оскудели на дождь, и в Азгере начался голод. Сподвижники шейха пошли нападать на народ в оазисах, а стоявшие там племена были вынуждены грабить земледельцев-крестьян, чтобы накормить кочевников. Тем не менее, дервиш решил сам себе искать пропитание и принялся охотиться на зайцев в долинах, прятался в расщелины на склонах и возвращался с ящерицами. Затем отправился за кустарником в восточную степь и принес на стоянку дров. В это время молодые парни увлеклись состязанием — все вдруг возжелали стать всадниками, благородной знатью, важными людьми. И нужда шейха в войске и сподвижниках стала той причиной, в результате чего были удовлетворены амбиции подрастающих упрямцев. Даже мирные вассалы и черные негры подались в рыцари. Бросили торговлю дровами, изготовление древесного угля и устремили все свои помыслы к джунглям, горя нестерпимым желанием нахватать рабов да девок, мулаток из Нубии. Палаточный лагерь страдал от студеного ветра, дувшего с морской стороны, с севера, всякий, как в аль-Хамаде наступал сезон дождей. Дервиш вызвался везти в лагерь дрова. Он обменивал их на несколько горстей фиников, зерна, кусок сыру, сушеное ломтиками мяса и раздавал все это в милостыню нуждающимся, голодающим и просто горделивым лентяям. Народ здравый до сих пор помнит все его страдания и тяготы, когда он возвращался из вади, таща собранные по местам бывших селей[135]ворохи колючего хвороста и стволы акаций. Пот выступал с обоих его висков струями, словно это были открытые раны, а кровь струилась ниточками по исцарапанным рукам, безжалостно спаленным ударами плетей извечного палача Сахары… А глаза — из глаз его сочились еще более жестокие струи, они жгли хуже пота — эти слезы. Слезы дервиша.

Слезы дервиша в бытовом словаре жителей Сахары похуже вероломного нападения чужих племен. Слезы дервиша жгут сердце и тело, и влекут за собой несчастья и страдания. И доброе предзнаменование оборачивается бедой, когда дервиш оказывается сиротой. Чернокожая кормилица бросится ему под ноги, пока он еще не скрылся в палатке. Встанет перед ними на колени, обовьет руками его босые, грязные, израненные щебенкой ноги, обернет их влажными тряпками, чтобы попытаться хоть что-то на них сберечь от жала палящего солнца и зноя. Слезы капнут на щеки, и вот — она уже тоже плачет.