фактически же он был кем-то вроде министра финансов этого крошечного герцогства. Мерк имел влияние на правительственные дела, а кроме того выступал в качестве эксперта, консультируя двор по вопросам приобретения произведений искусств. Из этого своего занятия, как догадывались уже его современники, он и для себя умел извлечь материальную выгоду. Благодаря своим знаниям и личным связям он всегда был в центре внимания. Его ценили, но в то же время боялись: этот долговязый худой человек с длинным острым носом был известен своей язвительностью, сарказмом и резкостью суждений. По мнению Гёте, в его взгляде было «что-то тигриное» – в своих воспоминаниях он говорит о некотором «несоответствии» в характере Мерка: «от природы честный, благородный и надежный человек, он озлобился на весь мир и позволил настолько возобладать в себе этой ипохондрической черте, что почувствовал неодолимое влечение слыть хитрецом, даже плутом»[330].

Гёте всегда прислушивался к мнению Мерка, так как видел, что он не стремится польстить автору. Более того, от него можно было ждать довольно суровых и даже злых суждений – нередко им овладевал «дух отрицания и разрушения»[331]. Но если быть к этому готовым, то из его оценок и советов можно было извлечь немалую пользу. Несколько лет спустя Гёте записал в дневнике, что Мерк для него – «волшебное зеркало», он единственный «до конца понимает, что я делаю и как я это делаю, и тем не менее видит это иначе, чем я, с другой точки зрения, что дает удивительную уверенность»[332].

От Мерка Гёте готов выслушать многое. Именно Мерк, как уже говорилось выше, одной поговоркой «Хочешь, чтобы пеленки высохли, так развесь их до захода солнца» смог убедить Гёте опубликовать «Гёца». Другие произведения Гёте он, напротив, раскритиковал в пух и прах – в частности, «Клавиго», пьесу, которая, по его мнению, получилась слишком тривиальной, в связи с чем Мерк посоветовал другу сосредоточиться на том, что умеет делать только он и чего не умеют другие. Гёте приноровился к характеру Мерка и спокойно, без обиды принимал его высказывания. Впрочем, оглядываясь назад, он все же отмечает, что этот столь высоко ценимый им человек в конечном счете и сам страдал от присущего ему «духа отрицания». История жизни Мерка и в самом деле впоследствии приняла трагический оборот. С течением времени он рассорился почти со всеми своими старыми друзьями и знакомыми и так и не обзавелся новыми. Постепенно сошла на нет и дружба с Гёте. С возрастом он утратил интерес к литературе и искусству, пробуя свои силы в качестве частного предпринимателя – без особого, впрочем, успеха. Основанная им хлопкопрядильная мануфактура разорилась. Тяжелая болезнь окончательно истощила его силы, и 27 июня 1791 года он покончил с собой.

Когда Гёте сблизился с Мерком, тот был мастером на все руки: он рисовал, писал стихи, переводил, занимался естественными науками и имел способности к технике, но при всем при том это был человек с холодным рассудком. Тем удивительнее, что в Дармштадте он не только играл роль беспощадного критика, но и принадлежал к кружку так называемых чувствительных душ. Гёте познакомился с этим кружком во время своей первой поездки в Дармштадт в марте 1772 года.

Помимо Мерка в него входили тайный советник фон Гессе, его супруга и ее сестра Каролина Флахсланд, с 1770 года тайно помолвленная с Гердером. Она с нетерпением ждала, когда Гердер, занимавший должность придворного проповедника в Бюкебурге, наконец заберет ее с собой как свою единственную избранницу, избавив от общества других людей. Кроме того, к кружку «чувствительных» принадлежала фрейлина Генриетта фон Руссильон. Несмотря на свою молодость, эта девушка была отмечена печатью болезни и смерти. Она не стремилась к замужеству. В те дни, когда болезнь давала ей передышку и она не лежала в полутемной комнате, мучаясь головной болью, Генриетта была настроена возвышенно и меланхолично; душа ее томилась от поэтических чувств. Ее подруга Луиза фон Циглер, также придворная дама, отличалась здоровьем, красотой и столь же неудержимой страстью к поэзии. В одном из парков она велела построить беседку, где проводила теплые летние дни со своим белым барашком, которого на красной ленточке выводила погулять на лужок.

Три юные дамы заключили дружеский союз и взяли себе новые имена. Россильон отныне звалась Уранией, Луиза фон Циглер стала Лилой, а Каролина Флахсланд – Психеей. Поскольку обе фрейлины часто сопровождали свою госпожу в ее путешествиях, подругам часто приходилось прощаться. Всякий раз это давало им желанный повод для слез. Здесь любили плакать и читать печальные стихи. Высоко ценился Клопшток, но также Геллерт и Глейм, меланхоличные «Ночные мысли» Эдварда Янга, сентиментальные романы Сэмюэла Ричардсона и, разумеется, Руссо. Членов этого кружка объединяла безудержность чувств, слезливая сентиментальность и затейливый культ дружбы. Апостолом чувствительных душ был Франц Михаэль Лойхзеринг – мягкий, податливый человек, исполнявший обязанности воспитателя юного принца при Дармштадтском дворе. Чувствительность в нем сочеталась с экзальтированной религиозностью. В целом же культ чувств в этом кружке носил скорее эстетическую, нежели религиозную окраску. Речь шла о чувствах и умении их чувствовать, об умении воспринимать собственную восприимчивость. Это было содружество не наивных, а весьма изощренных и утонченных душ. Его участники тщательно следили не только за вербальным выражением своих эмоций, но и за мизансценой. В целом же все это было не более чем светской игрой с бесчисленными поводами для объятий, слез и утешений.

Удивительно, как в этом кружке оказался саркастичный Мерк. Еще более удивительно то, что участие в этих сентиментальных действах доставляло ему удовольствие – возможно, именно в силу очевидности их игрового характера. Такое развлечение могло прийтись по вкусу и человеку с холодным, трезвым рассудком. Однажды кружок «чувствительных» посетил их идол Глейм, что, разумеется, послужило поводом для очередной сентиментальной сцены. «В углу у окна Мерк, Лойхзенринг и я, – пишет Каролина Флахсланд своему жениху Гердеру, – заключили в объятья старого, доброго, нежного, веселого, честного и родного Глейма и всецело предались ощущению нежнейшей дружбы. По щекам у него катились слезы радости, а я, я прислонилась к груди Мерка; он был чрезвычайно растроган, плакал вместе со мной и – я уж не помнила себя»[333].

В этом содружестве «чувствительных душ» оказался и Гёте, приехав весной 1772 года в Дармштадт. К нему со всех сторон потянулись руки, желавшие обнять его, ибо все тотчас же заметили, что приехал настоящий поэт. «Гёте доверху наполнен песнями»[334], – пишет Каролина Гердеру, который вовсе не в восторге от того, что его невеста так