Но тогда импресарио еще не было, а были гастроли и много-много работы, которая приносила много-много аплодисментов и цветов.

Труппа Дягилева уже начала четвертый сезон в Париже, но у Павловой пока продолжались выступления сначала в Варшаве, потом в Берлине. Она не торопилась, сама не зная почему.

А ведь все было просто – Дягилев – это не Дандре. От него ничего не скроешь, он давно догадался о проблеме взаимоотношений между Виктором и Анной. Да и кто не догадался бы. Но одно дело – догадываться и совсем иное – видеть. Дягилев видел, что Анна решилась променять самое дорогое, что у нее было, – танец – на возможность стать мадам Дандре. Не ради того, чтобы стать баронессой, а просто понимая, что Виктор больше не может просто содержать любовницу, он становится посмешищем. Удивительно, но никто не осудил бы барона, женись он на девушке своего круга и одновременно содержи вторую семью с Павловой, но вот так… столько лет… Фи! Недостойно.

Аня попыталась вычеркнуть Виктора из своей жизни, забыть, но это не удавалось. Справиться получилось не скоро, помогла все та же работа, а встреча с Дягилевым сулила новые воспоминания и вопросы. А еще грозила разрушить старательно возводимую стену. Павлова сознавала, что, появись вдруг в Берлине Дандре, не устоит. Любовь не прошла, никуда не делась, она внутри, потому сердце так болит…

А в Париже Фокин под грохот молотков рабочих, срочно превращавших партер театра Шатле в ложи, метался по запыленной сцене, стараясь перекричать все и всех, объясняя, ужасаясь и впадая в отчаянье. До первого спектакля оставалось совсем немного времени, а не готов был не только зал, но и сами спектакли.

Анна плыла в «Лебеде», отрешаясь от всего, что осталось дома, в Петербурге, от Дандре, от самой себя прежней, пока остальные готовились к триумфу русского балета в Париже.

– Анна, договорись, ты должна приехать в Париж хотя бы на премьеру! Пусть на один день, потом вернешься в Берлин! Ты должна, первым спектаклем пойдет «Армида»! – срывая голос, кричал в телефон Фокин.

А она спокойно отвечала, что прекрасно станцует Вера Карали.

– Ты с ума сошла?! Это твой спектакль, мы же с тобой делали!

Анна не стала объяснять, что, поставь они сначала «Сильфид», в арабеске из которых она была нарисована Серовым для афиш Сезона, возможно, и примчалась бы из Берлина, бросив все. Но ради Армиды просить никого ни о чем не станет. И что за нелепая мысль переименовать «Шопениану» в «Сильфид»! Публика непременно спутает с балетом в исполнении Тальони. Но Дягилев почему-то настоял, а Фокин согласился.

Париж действительно был оклеен афишами, на которых Серов углем и мелом нарисовал Павлову в арабеске из вальса до диез минор. Этот изящный рисунок стал эмблемой не только четвертого сезона, но вообще «Русских сезонов» Дягилева.

А танцевать «Павильон Армиды» или «Клеопатру», как Дягилев обозвал «Египетские ночи», Павловой не хотелось совсем. Причин было несколько.

«Павильон Армиды» Теляковский заказал Фокину еще в 1907 году. Это был настоящий прорыв для Михаила – первый большой балет! Не отдельные номера, не вставки или редакции чужих произведений, а свой. Конечно, Армиду предстояло танцевать Павловой, никого другого Фокин не мыслил. И для Павловой первая роль, написанная для нее («Лебедь» появился на месяц позже).

Но Анне роль почему-то не понравилась. Танцы прекрасные, их много не только у Армиды, но и вокруг, просто буйство танцев. Она ничего не объясняла Фокину, не в силах и сама понять, почему не чувствует свою героиню.

Зато легко поняла Кшесинская:

– Там танцевать нечего. Показать-то есть что, а переживаний нет.

Сама Матильда Феликсовна потом не раз с удовольствием танцевала Армиду, но всегда подчеркивала, что ее амплуа – блестящая техника.

У Павловой другое – именно переживания. Услышав Матильду Феликсовну, поняла, что та права, но ведь уже ничего не изменишь.

А Дягилев еще и свое внес, он делал ставку на мужские партии в балете.

Непривычно? Конечно. Столько всего болтали, что это из-за особенной любви к Вацлаву Нижинскому, что Дягилев его так вытягивает, как другие своих балерин… Это была правда, но только Дягилев не вытягивал, Нижинского тянуть не приходилось, тот, кто хоть раз видел его прыжки с зависанием в воздухе, был очарован навсегда.

Нижинский, а не Карсавина или даже Павлова, стал звездой этого сезона. В Париже балет вообще изгнан со сцены, а уж о мужских партиях и не слышали, их и во времена молодости Петипа девушки-травести танцевали. И вдруг такое чудо!..

Может, потому вдруг сменила милость на гнев Кшесинская, отказавшись участвовать и добившись отмены поддержки? Предчувствовала, что останется на вторых, а то и третьих ролях? Матильда Феликсовна дама умная и опытная, лучше остаться дома или отдыхать на Лазурном Берегу, чем выходить на поклоны позади кого-то.

Анну это заботило мало, ее занимали собственные дела и переживания.

Увидев, во что Дягилев превратил «Египетские ночи», переделав не только название, но саму суть ради выступления в роли Клеопатры Иды Рубинштейн. Главной героиней становилась египетская царица – безжалостная убийца, а не юная влюбленная Вероника. Тонкий рисунок роли Павловой не просто терялся, он тонул в обилии ярких расцветок тканей, синих париков, множества ненужных артистов кордебалета, грохоте якобы египетских инструментов, цветов, прыжков, ужимок…

– Миша, почему ты позволил уничтожить саму суть этого балета? Мы же задумывали его совсем не так! Он о торжестве любви, а здесь что угодно, только не победа любви над смертью.

Сказала и замерла от его взгляда.

Когда год назад они создавали «Египетские ночи», в которых танцевали она Веронику, он Амуна, главной была любовь между их героями и победа их любви над жестокой Клеопатрой, символизирующей смерть. Но смерть оказывалась просто сном и любовь побеждала. В новой версии побеждала смерть.

Наткнувшись на взгляд Фокина, Анна ужаснулась мысли, что любовь действительно не всегда побеждает, и не только смерть – просто жизненные обстоятельства! Или это не любовь?

С таким трудом обретенное во время блистательных выступлений в Берлине спокойствие вмиг оказалось разрушено.

– Аннушка, ты что? Что с тобой?

– Прости, Миша, просто устала.

– Так отдохни сегодня, чтобы к завтрашнему спектаклю набраться сил. Или сказать Дягилеву, чтобы тебя заменили? Тамара Карсавина сможет, если тебе тяжело.

Он был готов так легко заменить ее Тамарой?! Конечно, Карсавина великолепна и знает все ее роли, но как же так?.. Почему-то подумалось:

– Еще одно предательство.

Теперь она соглашалась с новым финалом спектакля и была готова оплакать не только Фокина-Амуна, а всю их прежнюю дружбу и жизнь.

Чужим казалось все – буйство красок роскошных декораций и костюмов, оглушающая, набранная из отрывков музыка спектаклей, даже гений Вацлава Нижинского.