* * *

Море человеческих голов волновалось на площади перед церковью. Хотя, хм, несколько тысяч человек могли изображать море очень условно. Да и на озеро они не очень-то тянули. Невдалеке от паперти церквушки, на которой расположилась старшина донцов, стояла группа запорожцев во главе с наказным гетманом. Человек 100–150, остальные рассыпались по площади среди донцов. Друзей-приятелей здесь не имели только совсем зеленые сечевики.

После краткой молитвы, кстати без попа, атаманы уверенно взяли ведение круга Донского войска в свои руки. Причину такого многочисленного для казаков сбора знали все. Готовилось мероприятие еще с осени, азовцев ненавидели, на редкость дружно, все казаки. Город людоловов и работорговцев был для донцов главным врагом.

А тут еще год выдался на редкость тяжелый. В прошлом, 7145 году царь Михаил не прислал жалованья казакам. Хлеба на Дону не сеяли (под страхом смертной казни), на данный момент его здесь просто не было. Награбленное уже проели, голода, подобного новгородскому или поволжскому, не было только из-за благодатности Придонья. Выручала охота и особенно рыбалка. Однако и самых неприхотливых диета из рыбы в разных видах, да еще при недостатке соли, допекла сильнейшим образом.

Поэтому ожидаемый всеми призыв идти на Азов встретили дружным и очень громким одобрением. Так же положительно было принято приглашение запорожцам присоединиться к святому (и потенциально очень выгодному) делу. Тем более неожиданным диссонансом прозвучал отказ гетмана:

– Благодарю за честь, но лыцарское собрание в Сечи послало нас в Персию. И нам самим не пристало менять цель похода. Наш табор пойдет на помощь шаху, воюющему с нашим общим врагом, султаном. От такого похода и вам польза немалая будет. Не сможет поганый султан прислать осажденному Азову помощь.

Неожиданный для простых казаков отказ вызвал в толпе недовольный гул и свист, сначала редкий, но быстро нарастающий. Толпа забурлила. И не ожидавший быстрой победы Матьяш продолжил:

– Панове, мы ж на майдане в Сечи уже все решили. Собрание лыцарей нас поддержало, деньги нам на поход выделило. Разве можно против воли всех сечевиков выступать?

Раздавшиеся из толпы ответы, если их очистить от прямых оскорблений гетмана и ругани вообще (являющейся зачастую связующим звеном в предложениях), сводились к единодушному «Да!» Сечевики считали, что изменить цель похода не только можно, но и нужно.

– Хлопцы, мы в самые богатые места мира идем! Шах нас золотом осыплет за помощь! Зачем вам свои жизни зря класть под неприступными стенами Азова? В Персии намного больше получим! – пытался сыграть на пристрастии казаков к богатой добыче гетман.

Запорожцы тем временем протискивались к паперти. Вскоре их возле гетмана собралось более двух тысяч. К бойцам, пришедшим с табором (обслуга права голоса не имела, работяги не считались лыцарями), присоединились запорожцы, жившие на Дону. И реакция казаков была очень бурной и агрессивной. Надежда гетмана уговорить казаков идти в Персию оказалась призрачной и ошибочной. Ему не дали говорить. Любое его слово встречалось ревом, свистом и обиднейшими оскорблениями. В подобной обстановке ни о каких уговорах или убеждениях не стоило и мечтать. Васюринский, предвидевший такой оборот дела, проинструктировал своих людей соответствующим образом.

Пилип пытался бороться. Но с ужасом обнаружил, что даже его личная сотня не спешит на его защиту. Кое-кто из тех, кого он считал верными своими сторонниками, орал и свистел, требуя его отстранения. Побледневший гетман осознал, что не сможет не то что уговорить казаков идти в Персию, а даже произнести речь в свою защиту. Переоценка собственных сил могла стоить ему жизни. Не выспавшийся и перенервничавший Матьяш запаниковал.

Стоявший в толпе напротив его Васюринский уловил момент:

– Что, шляхетская морда (вообще-то сам Васюринский был шляхтичем из более древнего рода, чем гетман), нечего простым казакам сказать? Смотри, не обделайся со страху.

Умел говорить опытный политик Иван. Хоть и рядом они стояли, не должен был вроде бы Пилип его услышать в гаме площади. Однако услышал. И хоть сам был политиком не из последних, не выдержал ехидной ухмылки и обидных слов. Сорвался и заорал тонким тенором, хотя обычно разговаривал баритоном:

– Мо-о-олчать!!! Всем замолчать!! Вы кого, хлопы, оскорбляете! Я ж ваш гетман!

Вполне успешно глушившие последние попытки гетмана объяснить свою позицию, на этот раз казаки его услышали. Не все, естественно, но многие. Отчего гул на площади существенно стих.

Сильно погорячился Пилип Матьяш. Можно сказать, фатально. Говорить ТАКОЕ казакам безопасно, если вы уверены, что они добротно связаны, а у вас есть в руках убойно-огнестрельный аргумент. Они свое «лыцарство» воспринимали без всяких шуток, обзывать их быдлом было опрометчиво в крайней степени.

Васюринский смог воспользоваться относительной тишиной для произнесения своей речи:

– Товарищи! Можем ли мы ходить в бой под командой человека, который нас хлопами обзывает?!

Кто бы сомневался, что все дружно ответят «Нет!!!»?

– Хлопцы! Нужен ли нам гетман, не желающий помочь братьям в святом дел?

– Нет, не нужен!!! – дружно заорали все. И, уже вразнобой, стали предлагать варианты дальнейшей гетманской судьбы. В подавляющем большинстве совершенно нецензурно. Услышь эти предложения султан, казни возле его дворца в Стамбуле сильно разнообразились бы.

Васюринский выждал несколько минут; он знал, что все время пребывания в Монастырском городке запорожцев интенсивно обрабатывали, агитируя идти на Азов. Учитывая наличие старой вражды, агитация оказалась очень эффективной. Особенно в связи с возможной добычей в этом богатейшем городе. Пилип, своим подчеркиванием собственного шляхетского происхождения, попугайскими нарядами, не принятыми у сечевиков в походах, выпячиванием своего верховенства, за несколько дней успел настроить против себя многих. Васюринский с помощью своих соратников смог акцентировать внимание казаков на недостатках гетмана. Теперь куренной мог воспользоваться победой над старым и опасным врагом. Никаких моральных терзаний у него при этом не возникло.

* * *

Проклятое, ненавистное наказному гетману быдло бесновалось вокруг со всех сторон, что-то вопило, визжало и свистело, но Пилип его не слышал. Совсем. Он весь был в размышлениях о собственной судьбе и Божественной справедливости. Как безразличны были ему их крики, так не волновали перекошенные от злобы рожи. Незнакомый казак, весь в конопушках, хотя зима до недавних пор вела арьергардные бои с наступавшей весной, злобно скалил зубы. Рядом орал, аж слюна летела, смуглый, как цыган, плохо бритый, тощий и длинный казарлюга, вроде бы смутно знакомый. Потом бросился в глаза – и здесь от него покоя нет! – свистящий сразу в четыре пальца, от натуги аж глаза выпучились, Юхим Срачкороб. На этого человека не реагировать было невозможно. Даже в этих страшных обстоятельствах Матьяш ощутил тяжесть в кишках. Гетман пожалел, что недавно выступал за прощение Срачкороба.