Поначалу каждый раз, когда Рысь садился обедать, Вицек устраивался у него на ноге, словно черный меховой тапок, инстинктивно съеживаясь, как делают зайцы, чтобы защититься от арктической бури. Позже, когда Вицек стал крупнее и мускулистее, он скакал вокруг стола, словно резиновый мяч, а во время еды запрыгивал одним махом Рысю на колени, клал на стол переднюю лапу и сгребал еду Рыся. По природе вегетарианцы, полярные зайцы могут время от времени переходить на древесную кору и сосновые шишки, однако Вицек предпочитал котлеты из конины или кусочек бифштекса, с которыми он уносился прочь, чтобы съесть их в темном коридоре. По воспоминаниям Антонины, он являлся на кухню каждый раз, когда слышал стук молотка, отбивающего мясо, заскакивал на стул, оттуда перепрыгивал на стол и хватал кусочек сырого мяса, после чего удирал с добычей и пировал, словно маленькая пантера.

Во время праздников, когда один друг прислал Жабинским в подарок польскую колбасу, Вицек превратился в зубастого вредителя, который вымогал обрезки и нападал на каждого, кто в данный момент эту колбасу ел. Со временем он обнаружил, что мясная нарезка хранится на пианино в кабинете Яна рядом с кухней. Теоретически скользкие ножки фортепьяно защищали от голодных мышей, но, как оказалось, не от голодных зайцев. Подворовывая таким образом, Вицек быстро превратился в жирного мехового разбойника, и каждый раз, уходя из дома, они сажали его под арест за угловой буфет, потому что он начал грызть и одежду. Однажды он сжевал воротник пиджака Яна, который висел на спинке стула в спальне, потом изгрыз фетровую шляпу и укоротил пальто гостя. Они шутили, что у них боевой кролик, однако в минуты грусти Антонина писала, что с точки зрения и мира людей, и мира животных она находит такое поведение шокирующим и непредсказуемым.

Когда в их хозяйстве появился больной петушок, Антонина выходила его, и Рысь заявил, что это их новый домашний питомец по имени Куба (Якоб). В довоенные времена на вилле жили куда более экзотические животные, в том числе и парочка игривых детенышей выдры, и Жабинские поддерживали традицию сосуществования людей и зверей под одной крышей, снова и снова впуская одиноких животных в свою жизнь и в свое уже довольно оскудевшее хозяйство. Смотрители зоопарка по призванию, а не силою обстоятельств, они даже в военное время, когда так не хватало пищи, окружали себя животными, чтобы жизнь казалась настоящей и чтобы Ян мог продолжать изучение психологии животных. «Характер животного будет развиваться в соответствии с тем, как ты воспитываешь, тренируешь, учишь его, – тут не может быть общего подхода, – говорил Ян. – Люди, у которых есть собаки и кошки, подтвердят, что не бывает двух одинаковых кошек и собак. Кто бы мог подумать, что кролик научится целовать людей, открывать двери или напоминать нам, что уже пора обедать?»[55]

Характер Вицека интриговал и Антонину, которая называла его «наглым», до странности хитрым и иногда даже пугающим. Хищный, плотоядный кролик, который целуется, – это просто какой-то сказочный персонаж, отличный герой для детских книжек. Она наблюдала за его эскападами, смотрела, как он застывает в ожидании: уши настороже, словно радары, отслеживают каждый шорох, напрягаются, пытаясь расшифровать звуки.

Зоопарк внутри дома порождал развеселый цирк со своими ритуалами, запахами и звуками, с дополнительными подарками в виде игр и смеха – настоящий бальзам на душу, в особенности для Рыся. Животные помогали ему забывать о войне, считала Антонина, потому, будь они в перьях или на четырех лапах, с когтями или копытами, источающие вонь барсучьего мускуса или лишенные запаха, как новорожденный олененок, со временем все оказывались в личном зоопарке Рыся внутри зверинца виллы, заключенного в границы старого Варшавского зоопарка, – такой вот зоопарк-матрешка.

На вилле некоторые представители звериного клана орошали ножки столов и стульев, некоторые грызли и рвали мебель, скакали по ней, но Антонина радовалась вместе с ними, словно они были особо привилегированными детьми. По установленным в доме правилам, приглядывать за ними входило в обязанности Рыся, маленького смотрителя, который заботился о миниатюрном королевстве малышей, нуждавшихся в заботе больше, чем он сам. Поэтому Рысь всегда был занят важными делами, теми, какие были ему по силам, пока все остальные, по-видимому, занимались своими взрослыми секретами и обязанностями.

Рысь был лишь маленьким ребенком и не мог постичь системы социальных контактов, выплат, обменов, обоюдного альтруизма, подкупов, черного рынка, взяток за молчание и подлинного идеализма военной Варшавы. «Дом под безумной звездой» помогал каждому забыть о безумном мире хотя бы на минуты, иногда на часы. Во времена опасности и неустойчивости острое восприятие каждого мгновения жизни, ее неповторимых мелочей, проявляется порой само по себе и является своего рода лекарством. Антонина знала об этом лучше других и специально «готовила» это лекарство для себя и своей семьи. Игры и животные вместе с чудесной гаммой чувств: радость, изумление, любопытство – все это наполняло дом ярким светом невинности и чуда и спасало его обитателей от ужаса окружающего мира. Подобное умение требует особенной храбрости, какая редко ценится в военное время.

Если рабби Шапира молился, сосредоточившись на красоте, святости и природе, чтобы претерпеть страдания и сохранить разум, то Антонина отвлекала обитателей виллы самым простодушным способом – например, мускусной крысой, петухом, зайцем, собаками, орлом, хомяком, кошками и лисятами, которые завлекали людей в лишенный времени мир, одновременно привычный и новый. Сосредотачиваясь на уникальной экосистеме виллы и ее повседневной жизни, они могли немного отдохнуть, подчиняясь нуждам и жизненным ритмам других видов живых существ. На просторах зоопарка по-прежнему были деревья, птицы и сад, сладкие цветки липы по-прежнему свисали, словно драгоценные футляры с ароматическими шариками, а с наступлением темноты фортепьянная музыка знаменовала окончание дня.

Этот эликсир для чувств становился еще нужнее, когда являлись дюжины новых «гостей», рассказывая кошмарные истории о том, что вытворяют нацисты; и Жабинские их тепло принимали, находя средства поддержки у «тайных групп и связных, некоторые из которых были действительно странными», как писала об этом Ирена Сендлер (подпольное имя Иоланта). Дочь врача-христианина, у которой было много друзей среди евреев, она перестроила свою работу в департаменте социального обеспечения, наняла десяток единомышленников и принялась выправлять фальшивые документы с поддельными подписями. Кроме того, она ухитрилась получить легальный пропуск в гетто через санитарно-эпидемиологическую станцию, которая, как считалось, занималась инфекционными болезнями. На самом же деле социальные работники контрабандой проносили еду, медикаменты, одежду и деньги, выводя на свободу огромное количество народу, особенно детей. Для этого прежде всего требовалось уговорить родителей расстаться с детьми, затем следовало выбрать способ, как протащить ребенка мимо часовых, – в похоронных мешках, гробах и коробках, через старое здание суда или через церковь Всех Святых, – и, наконец, распределить их по семьям католиков и приютам. В банке, которую она закопала в саду, хранился список настоящих имен детей, чтобы после войны они могли отыскать родных. Детей часто прятали монахини в сиротских приютах, и в самой Варшаве, и рядом с ней, специализируясь на самых трудных – мальчиках семитской внешности, которым было почти невозможно подобрать приемную семью; им они забинтовывали лица и головы, выдавая за раненых.