Антонина часто хвалила ее мастерство и размышляла о том, как Магдалена вписала себя в длинную сагу людей, изображавших зверей художественными средствами, начиная с палеолита, когда при свете факелов люди рисовали бизонов, лошадей, оленей, антилоп и мамонтов на стенах пещеры. И не только рисовали – некоторые пигменты аккуратно вдувались в стену (идеально воспроизведенная современная копия пещеры Ласко была создана с применением этой техники). Амулеты в виде животных вырезали из оленьего рога и камня, их хранили в специальных местах, им поклонялись, либо их использовали охотники во время священных обрядов в пещере. Выступая из природных складок известняка, нарисованные животные неслись галопом во время инициации сквозь мерцающую факелами темноту, и можно было запросто спутать стук сердца со стуком копыт.

В начале XX века и между двумя войнами, в эпоху расцвета дадаизма и сюрреализма (которые были не столько измами, сколько идеями о роли искусства в жизни и жизни как искусства), анималистическая скульптура процветала в польском искусстве и продолжала процветать во время и после Второй мировой войны. С точки зрения Антонины, Магдалена подхватила непрерывающуюся традицию изображения магических животных, бытовавшую в искусстве древнего Вавилона, Ассирии, Египта, Юго-Восточной Азии, Мексики, Перу, Индии и Польши.

Прежде чем отливать скульптуру в бронзе, Магдалена делала глиняную модель, и на этой мягкой, прощающей ошибки стадии она часто просила Яна высказаться по поводу анатомических деталей ее работы, хотя, как он рассказывал Антонине, Магдалена редко ошибалась. На создание каждой скульптуры уходило много месяцев, и в среднем Магдалена делала одну бронзовую фигуру в год, потому что изучала каждую чешуйку, каждый волосок своих моделей, выверяя каждую мелочь в работе, и ей было трудно оторваться от глиняного варианта. Однажды, когда кто-то спросил ее, нравится ли ей окончательный вариант ее работы, она ответила: «Я вам скажу через три года». Она сделала только двух животных, которые находятся под угрозой исчезновения: европейского лося и зубра. Магдалена посвятила два года, чтобы преподнести Яну особый подарок. Конечно же, животные в зоопарке не позировали, они улетали, уходили, прятались от нее; кроме того, дикие животные приберегают зрительные контакты для сложных ситуаций: кормежка, ухаживания, драки. Упорно наблюдая за ними, Магдалена успокаивалась, что, в свою очередь, успокаивало их, и со временем они позволяли подолгу рассматривать себя.

Хотя Гросс была знаменита (ее «Зубр» и «Пчелоед» получили золотые медали на Международной выставке в Париже в 1937 году), Антонина считала ее на удивление скромной женщиной, обаятельно оптимистичной и просто помешанной на животных и искусстве. Антонина вспоминала, как Гросс очаровала своих моделей, их хозяев и служащих: «Все радовались при виде солнечной маленькой „пани Мадзи“, с ее темными улыбчивыми глазами, которая мяла глину с деликатностью и энтузиазмом».

Когда евреям было приказано переселиться в гетто, Гросс отказалась, что не было легким выбором, потому что те, кто оставался на свободе, вынуждены были маскироваться под арийцев и жить с этим маскарадом постоянно, осваивая польский уличный сленг, избавляясь от акцента. Цифры называют разные, однако самые достоверные, от Адольфа Бермана (который помогал евреям и вел аккуратные записи), подтверждают, что от пятнадцати до двадцати тысяч человек все еще находились на нелегальном положении в 1944 году, и он допускает, что эта цифра была гораздо больше. В книге Гуннара Паулсона «Укрытый город» сообщается, что в разное время в арийской части города проживало двадцать восемь тысяч евреев. Как он справедливо замечает, при таких высоких цифрах, мы на самом деле говорим о целом городе беглецов, в котором имелись свои криминальные элементы (десятки шантажистов, вымогателей, воров, продажных полицейских и жадных землевладельцев), социальные работники, шла культурная жизнь, выходили печатные издания, были любимые кафе и свой жаргон. Евреев на нелегальном положении называли «кошками»; места, где они скрывались, – «мелинами» (так по-польски назывались «малины», воровские притоны), и если «малину» обнаруживали, говорили, что она спалилась. «С учетом двадцати восьми тысяч евреев, а также примерно семидесяти-девяноста тысяч человек, которые им помогали, трех-четырех тысяч шмальцовников [вымогателей, от польского слова „шмаль“ – „деньги“] и других темных личностей, – пишет Паулссон, – население этого города насчитывало более ста тысяч, и, возможно, оно превосходило по численности польское подполье в Варшаве, в котором в 1944 году числилось семьдесят тысяч бойцов»[56].

Малейший промах мог выдать «кошку», скажем, незнание стоимости трамвайного билета, неприветливый вид, малое количество гостей или приходящих писем, нежелание участвовать в обычной социальной жизни своего квартала, например, такой, какая описана у Алисии Качиньской:

«Жильцы навещали друг друга… обменивались политическими новостями, часто играли в бридж… Возвращаясь по вечерам к себе… я обычно останавливалась у маленького алтаря в воротах нашего дома. По всей Варшаве в воротах были такие алтари, и вся Варшава взывала: „Услышь, Иисус, как твои дети плачут, услышь, услышь и помоги“. Жильцы нашего дома молились об этом хором…»[57]

Паулссон рассказывает о дочери Элены Шерешевской, Марысе, которая считала себя полностью ассимилировавшейся и свободно ходила по городу, она однажды увидела лимоны (почти позабытые за время войны) на базарном прилавке. Из любопытства она спросила о цене, и, когда продавец назвал астрономическую сумму, она воскликнула: «Иезус, Мария!» – совсем как полька-католичка. Продавец заметил лукаво: «Вы, панна, знакомы с ними совсем недавно, и уже на „ты“!»

Поселившись у одной пожилой женщины, Гросс занялась доставкой тортов и других кондитерских изделий, за что платили ровно столько, чтобы не умереть с голоду, и она отваживалась выходить из квартиры, чтобы встречаться с друзьями в кофейне, где хорошо относились к «кошкам». Евреи на нелегальном положении встречались в кафе на Медовой улице или в еще одном, на Северной, где они могли пообедать в центре католической коммуны имени Святого Иосифа, где при чьей-то хорошей поддержке имелся ресторанчик. Тот факт, что центр находился на тихой стороне улицы, а прислуживавшие монахини были милы и внимательны, привлекал туда много евреев… Это место было известно почти всем евреям, скрывавшимся в Варшаве, здесь можно было отдохнуть часок от жестокой действительности снаружи.

Когда бы Гросс ни выходила из дома, всегда оставалась вероятность, что ее узнают и выдадут, ведь уличные казни и обыски домов проходили ежедневно; Антонина заволновалась, когда до нее дошли слухи, что нацисты начали прочесывать дома в районе Магдалены, являясь в непредсказуемое время, проходя по чердакам и подвалам в поисках спрятавшихся евреев.