Я рассказала госсекретарю Пауэллу о том, что говорил мне Джинджич: процесс над Милошевичем в Сербии по обвинению его в злоупотреблении властью, политических убийствах и коррупции мог занять два-три года. Я сообщила о том, что к сентябрю трибунал подготовит три обвинительных заключения, и прокурорская служба будет требовать объединения их в единый процесс. Как только Милошевич будет обвинен и осужден трибуналом, его можно будет вернуть в Сербию и осудить за другие преступления.

В то же самое время в Вашингтоне находился президент Коштуница. Он явно пытался тянуть время и добиться разрешения судить Милошевича в Белграде. Мы получили информацию о том, что во время встречи в Институте Катона неоконсерваторы сообщили Коштунице, что администрация Буша не поддерживает работу трибунала по Югославии, считая эту организацию троянским конем для международного правосудия. Возможно, именно такое мнение о трибунале и его работе и послужило поводом тому, что директор ЦРУ, Джордж Тенет, отнесся к моей откровенности не столь терпимо. Но Колин Пауэлл явно обладал гораздо большей властью. Во время нашей встречи я сказала госсекретарю: «Очень важно, чтобы Белград назначил точную дату выдачи Милошевича, потому что обсуждать этот вопрос не представляется возможным. Это законное обязательство. Вы должны потребовать, чтобы во время вашей завтрашней встречи Коштуница назвал вам дату. Выдача Милошевича — это испытание для Югославии».

Пауэлл меня понял. «Мы продолжим давление, — заверил он меня. — Ни мы, ни Конгресс не удовлетворимся, пока Белград не начнет в полной мере сотрудничать с трибуналом». Пауэлл напомнил мне, что США в марте сертифицировали сотрудничество Сербии с трибуналом лишь условно. «С первого апреля мы не видим особого прогресса, — добавил он. — Подобная ситуация совершенно неприемлема». Не помню, что именно правительство Соединенных Штатов сообщило Воиславу Коштунице, но абсолютно уверена в том, что это сообщение было четким и решительным: если Белград не станет сотрудничать с трибуналом, Югославия не получит международной финансовой помощи.

Во время встреч с госсекретарем Пауэллом и другими видными политиками США, в том числе с Джорджем Тенетом, Полом Вулфовицем и советником президента Буша по вопросам национальной безопасности Кондолизой Райс, я просила поддержать идею координации усилий по выявлению и аресту обвиняемых, скрывающихся от трибунала. До отъезда из Вашингтона я обсуждала этот вопрос с человеком, который мог бы осуществить эту идею, — с бывшим главнокомандующим вооруженными силами НАТО в Европе, генералом Уэсли Кларком. Кларк более не занимал никакого поста. Я понимала, что иду на хитрость, но знала и то, что генерал Кларк, несмотря на все проблемы, связанные с сотрудничеством с НАТО после бомбардировок Югославии 1999 года, симпатизирует работе трибунала. Этому человеку был неведом страх. Наибольшее удовольствие ему доставляли прыжки в воду с мостов, балконов гостиничных номеров и высоких скал. Только он мог справиться с неблагодарной, донкихотской миссией, которую я хотела ему предложить. Я надеялась его убедить.

Во время нашей встречи в Вашингтоне генерал Кларк отверг мое предложение начать охоту за Караджичем и Младичем. «Я бы и рад это сделать, — улыбнулся он, — но вы мне не позволите». Я была уверена, что Кларк уже подумывает об участии в президентской гонке 2004 года. Впрочем, генерал согласился свидетельствовать против Милошевича и сдержал свое обещание. Он предупредил меня, что в бытность свою командующим силами НАТО получал сведения о том, что Младича и Караджича охраняют русские агенты: «Русские не хотят, чтобы вы добились успеха. Они поддерживают сербских националистов и ведут грязную игру: они читают всю вашу почту и прослушивают все ваши телефонные разговоры».

На следующий день, 10 мая, я была в Нью-Йорке, где мне предстояло встретиться с генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном. Он был крайне раздражен моими попытками заставить США и в особенности Францию, Германию и другие страны Евросоюза увязать вопрос предоставления финансовой помощи Югославии с готовностью Белграда сотрудничать с трибуналом. Аннан вспомнил свое мартовское письмо, связанное с моими высказываниями, появившимися в прессе. Я сказала, что его письмо меня обеспокоило. Он заявил, что хотел бы напомнить мне, что есть определенные границы, переходить которые, даже добиваясь сотрудничества Югославии с трибуналом, нельзя. Он сказал, что в обязанности главного прокурора не входит обсуждение вопросов экономической помощи Югославии.

«Вам не нравится позиция Евросоюза, — заявил он. — Вам не нравится позиция генерального секретаря… Но все ошибаться не могут… Вы не можете диктовать другим государствам политику в отношении Югославии. Это политический вопрос. Это чистой воды политика…»

При нашем разговоре присутствовал Ханс Корелл, заместитель генерального секретаря по юридическим вопросам. Он заявил, что в «определенных кругах» (я снова вспомнила, что в Штатах сейчас находится Коштуница) складывается впечатление, что Международный трибунал по бывшей Югославии слишком политизируется. Если сотрудники трибунала делают политические заявления по вопросам, выходящим за рамки их компетенции, генеральному секретарю трудно отвергать подобные обвинения. «Вы не можете ездить по всему миру и критиковать Коштуницу, — сказал Корелл. — Вы должны исполнять обязанности прокурора. Не стоит подрывать собственное положение».

Аннан поддержал своего заместителя: «Я общаюсь с главами всех государств-членов ООН, и они постоянно жалуются».

В тот момент я подумала: «Государства обязаны сотрудничать с трибуналом. Это закон, принятый согласно резолюции Совета безопасности. Я служу Совету безопасности и могу считать себя абсолютно независимой». Вслух же сказала, что считаю откровенное обсуждение нежелания Югославии сотрудничать с трибуналом одной из своих обязанностей, проистекающей из независимости моего положения. Я не выходила за рамки своей компетенции. Давление со стороны ряда государств — единственный способ заставить Федеративную Республику Югославия и другие государства, возникшие на ее территории, сотрудничать с трибуналом. Как еще я могу исполнить свой долг, если мне не позволено обращаться к правительствам с просьбой оказать финансовое и дипломатическое давление? Если бы я этого не сделала, Милошевич умер бы в Сербии свободным человеком, а работа трибунала превратилась бы в фарс. Критика, с которой я столкнулась, ясно показала, почему ООН встретилась с такими проблемами в Сребренице и других местах: эта организация просто не захотела использовать материальную и политическую власть, которой обладала.

В Белграде обсуждение злополучного закона о сотрудничестве с Международным трибуналом достигло апогея. Сторонники Милошевича, составлявшие большинство в федеральном парламенте, выступали против закона. Оппозиция же разделилась. Джинджич говорил мне, что выдача Милошевича потребует времени, но я не могла ждать. Время работало против нас. Я хотела снова приехать в Белград, чтобы усилить давление на Коштуницу, Джинджича и других сербских политиков. Но Джинджич убедил меня не делать этого. Он считал, что такой визит лишь усилит сопротивление принятию закона. Я уже начала сомневаться в искренности его намерений. Вместо того, чтобы поехать самой, я отправила в Белград Жориса, чтобы он обсудил с Джинджичем вопрос выдачи Милошевича.