— Меня каждый день могут искалечить, и не за тысячи, а, считай, за прожиточный минимум, — печально сказал Кудинкин. Он опять сел в кресло и нахохлился, как воробей в гнезде. — Я, Оль, каждую ночь думаю: ну словлю пулю в легкое, как Абросимов Сашка, и на что жить буду?

— На жалость бьешь, стервец, — сказала Трехдюймовочка и отвернулась от Кудинкина. Глаза у нее блестели от слез.

Лидия встала, придерживая рукой вырез сорочки, и пошла в ванную одеваться.

Трехдюймовочка выгладила ее платье, но кое-как: просто блином прокатала через гладильную машину. Она все, что можно и что нельзя, гладила на этой машине и ходила со случайными складками в самых неожиданных местах. Лидия еще раз подумала, что надо бы заехать домой, переодеться. И к отцу надо бы заехать за вещами. То, что накупил ей Вадим, так у него и осталось, да Лидия и не хотела ничего брать у Вадима. А одними только вещами из чемодана не обойтись. Конечно, можно одеться заново — она теперь богатая. Но сейчас нет ни желания, ни времени на покупку шмоток. Во всяком случае, шубу надо забрать, пока ее не продал Парамонов — он может, он мстительный.

В дверь постучались.

— Это я, Лид, — сказала Трехдюймовочка.

Лидия ее впустила, и майорша, протиснувшись мимо нее, уселась на край ванны. Она была уже в форме. Тужурку пятьдесят последнего размера распирало на груди, как оболочку сардельки. В ванной сразу стало тесно.

— Обиделась, Лид? — вздохнула Трехдюймовочка.

Лидия молча смотрелась в зеркало.

— И Кудинкин мой обиделся… Сволочи, я же добра вам хочу!

— Еще никому не удавалось сделать людей счастливыми насильно, — сказала Лидия.

Трехдюймовочка обиделась:

— Я вам руки не выворачиваю, делайте что хотите. Я только говорю, что это не по закону.

— По закону должники обязаны платить. А они просто не платят, и все. Ты знаешь, как их заставить? По закону? Колька лет десять крутится в бизнесе и не знает. Они сейчас объявят, что фирма разорилась, и расплатятся за долги имуществом: стол отдадут и пару стульев.

Насчет стола и стульев Лидию просветила вчера за обедом Люська. Оказывается, уже имелся в деятельности фирмы «Ивашников» такой печальный факт. Лидия потихоньку навела разговор на долги и должников, и Люська выложила эту историю как анекдот, не подозревая, что для «Лидьвасильны» каждое слово — новость.

— Делайте что хотите, — повторила Трехдюймовочка. — Только не говорите потом, что я вас не предупреждала.

Большое доброе лицо майорши куксилось от обиды. Надо было срочно восстанавливать отношения.

— Трехдюймовка, — Лидия взяла ее за руку, — изобрази «Колись, сука!».

Уголки майоршиного рта поползли в улыбке; она справилась с собой и поджала губы.

— Да ты чего? Нашла время!

— Ну Оль, ну пожалуйста…

Трехдюймовочка покосилась на дверь — похоже, ее Кудинкин еще не видел коронного номера возлюбленной.

— Ладно, только я потихонечку, — и добавила совсем другим, служебным тоном: — В глаза. Смотри в глаза…

Ментовское шоу началось. Вроде бы не меняя выражения лица, не щурясь и не пялясь, Трехдюймовочка словно приоткрыла занавесочку в зрачках, и они стали бездонными, как пистолетные дула. Смотреть в них было невозможно, взгляд сам съезжал в сторону.

— В глаза, в глаза, — твердила Трехдюймовочка, — что ты по сторонам зыркаешь — совесть нечиста?

Совесть была нечиста. Покажите мне человека, который к тридцати с лишним годам хотя бы изредка не просыпается от стыда за свои старые поступки, может быть, забытые всеми, кроме него.

Лидия вспомнила, как выходила за Парамонова. Ей казалось, что по любви, но этого «казалось» хватило на какой-то месяц. Медовый такой месяц, нежный немолодой муж, цветочки, подарки, классические позиции… А потом (у нас тут все свои) — членом по губам. Теоретическая база была подведена, шведский учебный фильм просмотрен по видяшнику. Лидия взяла. Касаясь губами сизой, пахнущей мылом плоти (хоть подмылся, для первого раза), Лидия подумала, что Кольку облизала бы с ног до головы и было бы не стыдно и не противно, а очень даже правильно. Потому что если любишь человека, то любишь его целиком, со всем, что на нем произрастает, любишь его запах, голос, плоть и прыщик на коже. А если в муже нравятся солидные манеры, нравится, как на тебя глазеют студентки из парамоновского института — жена преподавателя! — то это и есть «нравится», а никакая не любовь.

— Колись, сука! — рявкнула Трехдюймовочка.

Животный ужас холодно сжал внутренности, Лидия почувствовала, что летит, как в оборвавшемся лифте. И все, на этом номер закончился. Пора менять прокладку в трусиках.

— Писнула? — деловито спросила Трехдюймовочка.

— Еще как, — неизвестно чем похвасталась Лидия. Коленки тряслись, по телу разливалось электрическое тепло, как после оргазма. — Отвернись, — попросила она, задирая платье.

И в этот неподходящий момент в ванну ворвался прибежавший на крик Кудинкин.

Итак, позиции сторон его глазами: красная как рак Трехдюймовка и Лидия с рукой в трусиках.

Первой опомнилась Трехдюймовочка и мощным движением плеча выставила суженого за дверь. И вовремя, а то у него глаза уже выкатились из орбит и готовы были повиснуть на ниточках, как в мультике.

— Ну ты, Оль, даешь, — как обычно начала Лидия. Номер повторялся в двадцатый раз и оброс ритуалами. Сейчас она должна была сказать: «Это ты на детишках так натренировалась?» — а Трехдюймовочка ответила бы: «Хороши детишки!» — и показала бы руки со следами укусов и ножевыми шрамами.

Трехдюймовочка молчала. Она сидела на краю ванны, отвернувшись к двери, за которой сопел Кудинкин.

— Оль, ты что? — Лидия заглянула ей в глаза и увидела слезы.

— Кудинкин! — гаркнула Трехдюймовочка. — Уйди, Кудинкин, не подслушивай!

И зарыдала, уткнувшись в Лидин живот.

— Ну что я теперь ему скажу? Он у меня, знаешь, какой неиспорченный?! Неделю мялся — а я вижу, что ему чего-то хочется, — а потом говорит: «Оля, а не могла бы ты встать в позу одного из обитателей речного дна?»

…Трехдюймовочка поехала вместе с Лидией и Кудинкиным на его старом «Москвиче». Формально — чтобы Кудинкин подбросил ее до метро. А на самом деле — со сложной женской целью. Кудинкину рассказали про «Колись, сука!», и он вроде бы принял Трехдюймовочкины объяснения. Но, с другой стороны, часть вины на ней как бы осталась, и Кудинкин хотел этим воспользоваться, чтобы получить разрешение заработать на домик в Опалихе. А Трехдюймовочка разрешать не хотела, но вроде бы уже и не препятствовала. Кудинкин должен был сам проявить инициативу. В свою очередь Кудинкин, простив Трехдюймовочку за то, чего не было, считал, что теперь ее очередь уступать.

Короче, Трехдюймовочка давила на психику. Ей было еще рано на службу. Могла бы поспать лишний час. Вместо этого она изводила несчастного Кудинкина советами, как вести машину. Известно, что мужчины этого терпеть не могут. Дежурный ответ, который им всем кажется очень остроумным: «Если ты так хорошо все знаешь, то, может, сама сядешь за руль?»