— Ты говорил.

— И весной…

— Осенью.

— Нет, весной. Я ошибался. И не мудрено. Осень и весна поначалу очень похожи, но весна лучше…

— Чем?

— Весной больше жить хочется.

Ийлэ осторожно коснулась макушки. Рубцы стали растягиваться, и поблекли, и уже не выглядели столь жутко. А на коже пробивалась щетина волос, мягкая, бархатистая.

— Хорошо-то как, — вздохнул Райдо, голову наклонив. — У тебя руки мягкие.

— Раньше были…

— И остались… не бойся больше ничего, хорошо? Я ведь обещал, что буду тебя защищать?

— Обещал.

— И буду… и если бы не Нат, я бы не уехал… он женился, представляешь?

— Он сказал.

— Пороть его некому… хотя есть кому. Гарм возьмется, а то не дело это… поваляет пару раз по снегу, спесь собьет… оно на пользу только.

Ийлэ не гладила, нет, она просто касалась что рубцов, что волос, что холодной влажной кожи.

— А то моду взял творить, чего ему вздумается…

— Ты ворчишь, как старик.

— Я и есть старик. — Райдо вздохнул и глаза закрыл, пожаловался: — А Гарм к кухарке ходить повадился. Меня она гоняла с кухни, а его прикармливает… и вот где в жизни справедливость?

Ийлэ подумала и согласилась, что справедливости в жизни нет.

— Она его раскормит, а на кой ляд мне в доме толстый начальник охраны?

— Выгонишь.

— Точно. Выгоню. Всех выгоню и один останусь… ну, с тобой то есть… и с Броннуин…

— Нани.

— Нани — это короткое имя. А Броннуин — длинное. Имя должно быть длинным и солидным…

— Зачем?

— Иначе уважать не будут.

Райдо потерся носом о юбки.

— Мы платьев так и не заказали. Я хотел заехать на почту за каталогами, а потом совсем из головы вылетело. Простишь?

— Прощу.

Он был так близко, непозволительно, неподобающе, небезопасно… и замечательно. Эта близость и собственный его запах, тяжелый, слишком тяжелый для этого дома, пробуждали странные желания.

Трогать.

Не волосы, но лицо, разглаживая нити шрамов.

Сухие щеки с обветренной кожей. На ней нет живого железа, и это, наверное, хорошо, это значит, что Райдо спокоен. И губы у него тоже сухие, потрескавшиеся. А на переносице капли воды. Холодные.

Короткие колючие ресницы щекочут пальцы.

— Что ты делаешь? — поинтересовался Райдо и тут же добавил: — Делай дальше, мне нравится… но зачем?

— Просто так.

— Хорошая причина. Веская.

— Что случилось в городе?

Райдо вздохнул:

— Убийство.

— Кого…

— Одну женщину…

— Как?

— Зарезали. Ийлэ, это…

— Меня не касается?

Райдо задумался, но вынужден был признать, что касается.

— Я думаю, что убил кто-то, кто ищет сокровище, а таких людей немного.

— И кого ты подозреваешь?

— Шерифа. И Альфреда, который сынок мэра… я бы и мэра подозревал, но он весит за триста фунтов, плюс еще одышка. Хреновый из него убийца вышел бы. А вот сынок его — дело другое.

— Он тебе не нравится. — Ийлэ чувствовала эту неприязнь.

— Не нравится. Не люблю засранцев.

— Засранцев никто не любит.

— Резонно. — Он хмыкнул и все-таки отстранился. — Но одно дело, когда человек просто засранец, и совсем другое, если он убийца…

В этом имелся свой резон. Ийлэ пыталась вспомнить Альфреда… любезный. И красивый, опасно красивый, как выразилась матушка, сказав, что Ийлэ не следует увлекаться человеком, это не самая лучшая партия… еще опасный. Он дарил Ийлэ ветки можжевельника с черными бусинами ягод и читал стихи. И пришел в дом, когда Райдо стало плохо… он искал ее, но не так, как искал бы друга.

— Пожалуй, — тихо заметила Ийлэ. — Мне он тоже не нравится.

— Вот и хорошо.

— Значит, двое?

— Трое.

— И кто…

— Доктор. — Райдо посмотрел снизу вверх, и глаза у него были покрасневшими, усталыми. — Он бесхребетная тварь, конечно, но… знаешь, любую тварь можно довести до предела… за предел.

Наверное, он ждал удивления. Или возражений. Уверений, что доктор не способен, только вот Ийлэ больше не знала, кто и на что способен. Она уже однажды ошиблась в людях и повторять ошибку не желает.

Поэтому и молчит.

— Что ты будешь делать? — Вопрос возник, когда молчание сделалось тяжелым.

— Не знаю. Наверное, ничего. — Райдо ущипнул себя за ухо. — Я думал… видишь ли, два варианта. Разбираться во всем этом самому или просить помощи. Сам я не особо соображаю в подобных делах и виноватого с ходу не назову. — Он вздохнул совсем уж тяжко и признался: — А помощь… помогут, конечно. Разберутся. Быстро разберутся… только вот… без тебя разобраться точно не выйдет… понимаешь, Особый отдел — такая контора… даже если ты кругом чист и бел, как заячий хвост, все одно лучше не связываться. О тебе они не знают. И лучше будет, чтобы не знали и дальше… и я тебя не отдам, только я для них тоже не особо важная птица. Таких, как я, много.

В этом Райдо ошибался.

— Так что будем сами… потихоньку… вообще я думал уже, что если свернуть шею всем троим, то почти наверняка от проблемы избавит.

— Почти?

— Именно, что почти. Может случиться, что есть кто-то четвертый или пятый, тот, о ком я знать не знаю. И оставлять его недобитым будет опасно. Да и не привык я убивать без веской на то причины. Так что потерпи, ладно?

— До весны?

— До нее самой…

…до весны оставалось полтора месяца.

Больше она не боялась. Почти.

Порой ей казалось, что рядом с Райдо она утрачивала саму эту способность — испытывать страх. Правда, стоило ему уйти…

…ненадолго.

…и не уйти, но просто выпасть из поля зрения.

Ийлэ терялась.

И страхи вдруг возвращались, множились, подавляя само желание сопротивляться. Ийлэ пыталась.

Училась улыбаться, пусть и видела в зеркалах, что улыбки ее лживы. И лицо — маска. Это лицо теряло чувствительность. Ийлэ трогала онемевшую кожу, бледные губы, излишне тонкий некрасивый нос… Говорила себе успокоиться.

И не только себе.

Правда, остальные были спокойны.