Объезд Бородинского поля продолжался несколько часов. Он закончился у царского поезда, стоявшего в лесу на насыпи. Когда мы подъезжали к поезду, Дмитрий Павлович схватил за поводья лошадь, на которой ехал Борис Владимирович, и вместе с ним въехал галопом по насыпи к поезду, из окна которого смотрела, улыбаясь, императрица. Мы вошли в вагон-столовую, в котором был накрыт чай.

Так кончились торжества на Бородинском поле. В тот же день вечером мы приехали в Москву.

За время нашего короткого пребывания в Москве был большой парад на Ходынском поле, торжественная обедня в храме Христа Спасителя и многие другие торжества. Я был рад присутствовать на параде на Ходынском поле и ехать в свите государя. По новым правилам, когда государь, объехав одну линию войск, объезжал следующую, стоявшую за ней, первая поворачивалась кругом, чтобы видеть государя и не стоять к нему спиной. Вдруг я вижу, что из повернувшейся линии войск выбежал солдат с винтовкой в руках и бежит к государю. Великий князь Сергей Михайлович, ехавший передо мной, в ужасе схватил за руку князя С.Г. Романовского герцога Лейхтенбергского, ехавшего с ним рядом. Все это длилось одно мгновение. Солдат подбежал к государю и подал ему прошение. Говорят, что ехавший за государем дежурный генерал-адъютант Скалон, варшавский генерал-губернатор, схватился за шашку, а государь сказал солдату: “Срам для полка!” – и поехал дальше как ни в чем не бывало. Не знаю, какое впечатление произвело это неприятное происшествие на государыню, ехавшую с наследником за государем в экипаже.

Оказалось, что солдат, подавший прошение, не должен был отбывать воинской повинности. Он хлопотал, чтобы его освободили, но ничего не мог добиться. Тогда он решил прибегнуть к последнему средству, раз представилась к тому возможность, то есть обратиться к самому государю. Я думаю, что его простому крестьянскому уму этот способ казался нормальным. Государь поручил свиты генералу Дельсалю произвести следствие. Генерал Дельсаль мне рассказывал, что государь лично написал приказ, налагавший различные наказания на прямых начальников этого солдата, начиная с командующего войсками Московского военного округа генерала Плеве.

Великий князь Николай Михайлович был верен себе: он не пожелал сидеть верхом во время прохождения войск церемониальным маршем. Он слез с лошади и прогуливался позади нас, между нами и трибунами для публики, разговаривая с присутствующими знакомыми. Думаю, что государь этого не заметил, так как это происходило за его спиной. Заметь это Александр III, полагаю, что он посадил бы Николая Михайловича под арест.

Вечером 30 августа был большой парадный обед в Кремлевском дворце. За каждым из лиц императорской фамилии стояли придворный и паж. На хорах играл оркестр Большого московского театра и пели артисты и артистки императорской московской оперы.

На стенах Георгиевского зала висели мраморные доски с фамилиями Георгиевских кавалеров. На одной из них записан был мой отец. После обеда государь обходил в соседнем, Андреевском зале присутствовавших за обедом. Большинство из них были жители Москвы, старые генералы и разные высшие чины, между ними – старик граф Олсуфьев, бывший лейб-гусар выпуска 1849 года. Это тот самый граф Олсуфьев, который описан в романе Куприна “Юнкера”.

Среди генералов был также родной сын поэта Пушкина, генерал А.А. Пушкин, почетный опекун, как и граф Олсуфьев. Он был физически похож на своего гениального отца, но носил широкую бороду. Император Александр III однажды в Красном Селе посадил его под арест за то, что по окончании маневров он уехал раньше государя.

Живя в большом Кремлевском дворце в одном коридоре с нами, Борис Владимирович был верен своим привычкам и ни на миг от них не отступал, как будто жил в своем коттедже в Царском Селе. Он не любил торопиться. Перед обедом он каждый день брал ванну. Ванна была в коридоре, и он выходил из нее закутанный в простыню, когда мы уже бывали совсем готовы, чтобы идти к государю. К государю он приходил к самому выходу их величеств из их комнат, когда все семейство бывало уже в сборе.

После парадного обеда мы все поехали на вокзал провожать их величества. В тот же вечер и мы все уехали обратно в Петербург в специальном поезде. Великий князь Михаил Александрович остался еще на два дня в Москве и уехал затем за границу. В Австрии он обвенчался с Натальей Сергеевной Брасовой, от которой у него был сын Георгий, трагически погибший во Франции при автомобильной катастрофе уже после революции.

После этого брака, на который не было получено разрешение государя, Михаил Александрович был отчислен от командования Кавалергардским полком и долгое время не мог вернуться в Россию.

Я обустраиваю собственную квартиру в Мраморном дворце – История дворца

Моя невеста А.Р. по моему желанию покинула балет, прослужив в нем шесть лет. Она нашла квартиру в доме страхового общества “Россия” на Каменноостровском проспекте, против Александровского лицея. Дом был прекрасно построен известным архитектором Бенуа, с современным комфортом. В то время в Петербурге было очень мало таких домов, и А.Р. была очень счастлива своей находкой.

Я со своей стороны занялся устройством своей квартиры в Мраморном дворце. Я только что ее получил. До того я жил в Павловске, и так как первые два года по производстве в офицеры врачи не пускали меня зимой в Петербург, у меня в Мраморном квартиры не было. Приезжая из Павловска, я останавливался у брата Константина, который занимал ту самую квартиру в третьем этаже, в которой когда-то жили мы с Иоанчиком. Теперь я получил три парадные комнаты во втором этаже, выходившие на Дворцовую набережную: так называемую Турецкую, угловую и соседние две. Раньше в них была библиотека. В комнате, соседней с Турецкой, стоял громадный стол-шкап, покрытый зеленым сукном, а на нем модель какого-то корабля. В ней я устроил гостиную, а в следующей – спальню. Рядом с передней была большая комната в два окна, выходившая на двор. Раньше она почему-то называлась канцелярией. Что в ней была за канцелярия и кто в ней работал – не знаю. Кажется, в ней останавливался когда-то живший постоянно в Павловске шталмейстер моего деда И.А. Грейг. Я превратил ее в комнату моего дежурного камердинера. Рядом с ней я устроил свою уборную комнату и поставил в ней мраморный умывальник; в соседней с ней маленькой комнате без окна я поставил ванну. На стенах уборной комнаты висели литографии, изображавшие прусские войска времен Фридриха-Вильгельма IV. Они висели раньше на шкапах с мундирами моего деда. Как я был рад, когда в Париже, после революции, генерал Д.И. Ознобишин подарил мне такие же литографии из своей богатейшей военной коллекции!

В передней я повесил мои любимые картины А. Гебенса, изображавшие наши гвардейские полки, стоявшие в Варшаве в то время, когда мой дед был наместником Царства Польского. Мой кабинет я устроил в угловой комнате, так называемой Турецкой, в которой мой дед любил обедать в светлые весенние вечера, когда Петербург и Нева бывают особенно хороши. В ней стоял большой диван, обтянутый турецкой материей, а на козлах помещалось турецкое седло, украшенное разноцветными камнями, и висели турецкие материи. Замечательно красив был паркет с инкрустациями из черного дерева. Посредине пол открывался, там, где под ним был устроен фонтан, но я не знаю, можно ли было приводить его в действие. Разумеется, когда я устроился в Турецкой комнате, все турецкие вещи были из нее вынесены.