Я успокоил Шарлину, объяснив, что ей нечего бояться: большая часть обитателей общежития скорее жертвы, чем агрессоры. Впрочем, я пообещал, что постою у дверей, пока она будет принимать душ. Она согласилась.

Я вооружился железной палкой примерно метровой длины, которую как-то нашел в подвале. Так, на всякий случай.

– Что это? – удивилась Шарлина.

– Моя новая сверхмощная палка, – с улыбкой ответил я. – Она не только обнаруживает препятствия, но и сносит их с дороги!

Мимо нас прошли два обитателя общежития. Шарлина покосилась на мою железяку, но ничего не сказала. Впрочем, я почувствовал, как напряглось ее плечо под моей рукой. Если моя шутка и успокоила ее, то совсем ненамного.

Сам-то я ни о чем не беспокоился. Я знал, что те пара-тройка отморозков, что болтались по общежитию, слишком дорожили своей шкурой, чтобы затевать со мной ссору. Да и вообще, эта публика умеет нападать, только сбившись в стадо.

Опыт жизни в Оране, Роттердаме и Лилле научил меня, что даже самые отпетые негодяи дрейфят, встречая отпор, и дают стрекача.

Когда мы вернулись ко мне в комнату, Шарлина обняла меня, поцеловала в губы и сказала:

– Ты ненормальный. Как ты можешь жить среди этого отребья?..

– Ненормальный не я, а те, кто ищет со мной ссоры. Я с детства жил во враждебном мире, населенном негодяями всех разновидностей. Я умею приспособиться к любому окружению. И не нахожу в этом ничего особенного. Человек не выбирает, где ему родиться, но должен уметь отстоять свое место под солнцем.

– Может быть, ты и прав, но я не могу повсюду видеть одних мерзавцев.

– Я тоже не могу их видеть! – отшутился я.

– Так нечестно! – засмеялась она. – Это не аргумент!

Я был счастлив с ней, но меня все больше начинала угнетать атмосфера общежития. День и ночь быть настороже – какой человек способен долго выдержать такое? Шарлина догадалась, какие мысли меня тревожат, и решила отвлечь меня, заговорив об азбуке Брайля. Для нее эта система оставалась загадкой.

– Не понимаю, как можно писать буквы дырками!

– Тут главное не дырки, – объяснил я. – Шрифт Брайля читают с обратной стороны листа, по выпуклостям, которые образуются от отверстий в табличке. Их расположение обозначает буквы и цифры. Есть шесть рельефных точек, которые можно комбинировать в разном порядке. В общем, это что-то вроде кода.

Если пишешь от руки, то приходится делать двойное усилие, потому что по Брайлю пишут справа налево, а читают слева направо. То есть надо напрягать воображение.

– Представляю, как это трудно – писать не видя. Знаешь, великие шахматисты могут играть несколько партий одновременно, и им тоже приходится держать в голове множество комбинаций. Теперь я поняла, почему такие матчи называют слепыми.

Она взяла меня за руки.

– Научи меня этой таинственной письменности! Мне очень хочется попробовать. Я даже завидую тому, какие чувствительные у тебя пальцы.

Она положила голову мне на плечо и шепнула:

– С тех пор как мы с тобой вместе, я больше не смотрю на незрячих с жалостью.

Ее слова и обрадовали, и огорчили, и смутили меня. Ну почему у меня всегда все так не просто?!

Конечно, мне было приятно слышать ее хвалу моим способностям. Но завидовать слепым? Разве это не странно? Но я ничего не сказал и только крепче обнял ее.

И вдруг меня озарила идея. Я понял, как научу Шарлину письму по Брайлю. Я развернул ее лицом к себе и попросил закрыть глаза. Потом взял ее ладони и приложил к своему лбу.

– Начинаем первый урок. Попробуй запомнить черты моего лица, не глядя на меня. Нет-нет, не дави, наоборот, постарайся касаться пальцами как можно легче. Сила здесь не нужна. Просто постоянно перемещай кончики пальцев и запоминай сигналы, которые они отправляют в мозг.

Она принялась водить пальцами по моим глазам, скулам и носу. От этой ласки меня пронзила дрожь. Я уже не знал, что на меня действует – ее касания или само ее присутствие. Это были мгновения чистого счастья. Впервые в жизни я ощутил настолько мощное желание жить.

Когда она добралась до моих губ, я не смог сдержаться и начал покрывать ее пальцы поцелуями. Как хорошо нам было вдвоем!

С того дня перед нами обоими открылся новый, волшебный мир. Мы узнавали друг друга в темноте, и это узнавание дарило нам ни с чем не сравнимое наслаждение.

Несколько месяцев спустя Шарлина прислала мне письмо, написанное шрифтом Брайля. Она проводила отпуск у своих родителей. Меня поразило, как быстро она освоила эту трудную технику, хотя я знал, что потратила долгие часы на ее изучение.

Но еще больше меня обрадовала возможность самому написать ей и изложить на бумаге все те чувства, которые я испытывал к ней, но о которых не смел говорить вслух.

Я начал читать ее письмо, и с каждой минутой моя радость таяла, пока ее не вытеснила рвущая сердце боль.

После первых строк, состоявших из теплых и ласковых слов, тон ее письма вдруг изменился, стал более холодным и отстраненным. А потом она написала…

«Я рассказала о тебе своим родителям. Вначале я не смела даже назвать им твое имя, потому что не знала, как отец относится к арабам. Но они выслушали его нейтрально, если не равнодушно. Затем я уточнила, что ты приехал из Алжира. И тут отца как подменили. За ужином он немного выпил и понес такое, что я готова была заткнуть уши. Надеюсь, в нем говорило вино, а не настоящие убеждения… Старший брат встал на мою защиту и попытался урезонить отца, но у него ничего не получилось. Хуже того, они разругались вдрызг, и брат сказал, что ноги его больше не будет в родительском доме. В моей семье полный разлад. Мне очень плохо, и я не знаю, что делать».

Я понял, что она стоит перед выбором: родители или я.

Я сел на кровать и долго сидел так, борясь с пробудившейся болью. В мозгу бился один и тот же вопрос, на который я не находил ответа. Почему отец Шарлины обрушил на меня такой шквал ненависти, хотя мы с ним даже не были знакомы?

Почему-то на ум пришли мысли о войне в Алжире. Может быть, он сражался в этой войне? Или сам родился в Алжире? Или он еврей? Если он из «черноногих» – так называли французских репатриантов, – тогда мне понятно, откуда его злоба. Эти люди, вынужденные срочно покидать Алжир, потеряли свое прошлое…

Чтобы не дать отчаянию захлестнуть меня с головой, я решил заснуть. У меня оставалось немного снотворных, принесенных еще из больницы. Я пересчитал их. Семь таблеток. На секунду вспыхнуло искушение проглотить их все разом. Но злость на несправедливость не позволила мне поддаться слабости. Я принял всего одну таблетку и, не раздеваясь, плюхнулся на лежащий на полу матрас. Должно быть, препарат был мощный, потому что буквально через несколько секунд я провалился в тяжелое забытье. Явившиеся во сне кошмарные видения потом еще долго продолжали мучить меня, лишая покоя.