Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рузвельт? Именно. «Теодор. Зовите меня Тедди». Выходец из семьи, принадлежащей к правящему классу: хотя считается, будто в стране свободы такового быть не должно, но даже последнему болвану и без очков видно, что это не так. Этот Тедди — примерно ровесник Дойла, коренастый и плотный, как эта жирная сигара у него во рту, в очках с толстыми линзами, украшающими квадратную физиономию. Только взгляд этих глаз исполнен такой воли, напора и бесстрашной энергии, что их обладатель в этом отношении переплюнул бы носорога.
Рузвельта представили как полномочного представителя того-то или сего-то, то ли парка коммерции, то ли чего-то еще. Американцы придумали для себя развлечения, награждая друг друга титулами, длинными и многословными, как железнодорожные составы, потрясающими нелепой пышностью, свидетельствующей о нехватке воображения. Вице-суперинтендант помощника комиссара службы надзора за безопасностью и здоровьем. Административный наблюдатель отделения стремян и подпруг департамента гужевого транспорта Управления общественных перевозок. Ничего похожего на поэтический лиризм английских должностных наименований: канцлер казначейства, министр внутренних дел, вице-король…
— Был в лекционном турне, — заявил Рузвельт, маниакально жуя свою сигару. — Бостон, Филадельфия, Атлантическое побережье. Нынче я не могу позволить себе отлучаться далеко и надолго. Два месяца тому назад умер мой младший брат. Алкоголь. Беспутство. Эпилепсия. Галлюцинации. Содержание в лечебнице. Пытался выброситься из окна. Семья в смятении. Ужасно. Вы не представляете себе, Артур, как все это тяжело!
«Зачем он рассказывает мне все это? И почему называет Артуром?»
— Весьма сочувствую, — произнес он вслух. А что тут еще скажешь?
— Премного благодарен. Что можно сделать, когда тот, кого ты так сильно любишь, не хочет жить? Ничего. Совершенно ничего. Приходится отпустить его.
Из-под очков Рузвельта выкатилась слеза, и он, ничуть этим не смутившись, утер ее.
— Но жизнь продолжается. Она для живых. Это борьба, состязание. Идти вперед, не сдаваться до последнего вздоха. Пока мы сами не упокоимся в земле.
Дойлу этот прямодушный манифест стойкости понравился: разве не это больше всего восхищало его в американцах? Прямота, искренность. Свобода в выражении сильных чувств. Никакой чопорной официальности, за которой его сдержанные соотечественники прячутся, словно полевые мыши в живой изгороди Сассекса.
Рузвельт вынул сигару изо рта и наклонился к Дойлу:
— Мое мнение по поводу излишеств, убивших моего брата, таково: оглядитесь по сторонам, в этом помещении вы увидите лишь богатство, изящество, утонченность. Но позвольте сказать вам, что повсюду на улицах этого города происходит открытая война; банды головорезов и хулиганов беспрепятственно хозяйничают во всех кварталах Нижнего Ист-Сайда, и город не в состоянии их укоротить. На примере Нью-Йорка можно отчетливо проследить два основных направления, по которым развивается человеческая раса. Один путь лежит через самосовершенствование и филантропию нравственно сильных людей, стремящихся увеличить свои познания и расширить кругозор: они ведут общество вперед. Второе достигается неосознанно теми, кто потерпел нравственное крушение через пьянство и разврат: две невидимые руки, выдергивающие сорняки в саду жизни. Я предвижу, что через три поколения породы пьяниц, распутников и преступников, скрещивающихся между собой, как это у них обычно бывает, вымрут или сойдут на нет… Почему? Да потому что излишества и преступления ослабляют их телесно, а зачастую и убивают раньше, нежели они успевают обзавестись потомством. Таким образом, прогнившая ветвь оказывается подрезанной, и со временем раса поднимается на более высокий уровень. У природы есть свои инструменты.
Он отступил назад, чтобы оценить воздействие своей теории. Дойл внимательно присмотрелся к нему и спросил:
— Вы собираетесь баллотироваться на какой-нибудь пост, мистер Рузвельт?
— Я был кандидатом на пост мэра этого великого города, и мы не исключаем, что повторим эту попытку, — ответил Рузвельт, и стоявшие позади него на ступеньках сторонники при этих словах приосанились. — А вы, Артур, не намереваетесь ли совершить поездку на Запад?
— Я не уверен, что маршрут моего турне уже не проработан во всех деталях, — ответил Дойл, несколько ошеломленный тем, с какой живостью произошла трансформация скорбящего брата в генетика-мальтузианца.
— Мой вам совет: плюньте на турне, посмотрите Запад. Суровый, опасный край, дикая, первозданная земля. Нечего и надеяться найти более подходящее место для того, чтобы задуматься о незначительности человека.
— И вы часто размышляете об этом? — осведомился Дойл.
— Там вы убедитесь в том, что человек отправился на Запад ради более высокой цели. Судьба повелела американцам осваивать новые рубежи, и это определило их характер на сотни грядущих лет.
— Правда? Как так?
Рузвельт медленно повертел сигару и посмотрел на Дойла в упор. Он явно не привык к тому, чтобы его заявления подвергали сомнению, но Дойл не смутился.
— Американцы придут к пониманию собственной, Богом данной способности подчинять себе природу, а в конечном счете на них возложат и ответственность за управление цивилизованным миром. Правда, покорять природу должно с благоговением, ибо только в единении с природой мы сумеем сформировать надлежащее отношение к тому, чтобы взвалить себе на плечи и грандиозную ответственность мирового лидерства. Если вы посетите Запад, Артур, то на каждом повороте вы увидите пейзажи и панорамы такого ошеломляющего величия, что это в корне и навсегда изменит само ваше представление о мире. Я призываю вас не упустить такой шанс.
— Я всегда хотел увидеть индейцев, — кивнул Дойл.
Рузвельт прищурил глаза, и Дойла словно обожгло лучом направленной на него энергии.
— Послушайте, у нас в стране люди отсталые и сентиментальные тоже вели немало разговоров о том, что мы должны пожертвовать экспансией нашей цивилизации ради выживания нескольких разбросанных по равнинам племен, существование которых лишь ненамного осмысленнее диких зверей, с которыми они делили право владения своими пустынями до нашего прихода.
— Я читал, что они, на свой дикарский манер конечно, своеобразны и интересны.
— Краснокожий — это реликт каменного века, и его так называемое изначальное, дикарское «благородство» говорит лишь о безнадежном отставании от темпов прогресса. Колеса истории никогда не прекращают вращения из жалости; кто не способен выдерживать их скорость, обречен на гибель. Такова участь, уготованная Богом для индейцев: нежелание приспосабливаться к стремительно меняющемуся миру — это их смертный приговор.
Неожиданно Рузвельт крепко стиснул руку Дойла.
— Мне очень понравились ваши рассказы. Холмс. Ватсон. Великолепные ребята. Жаль, что вам пришлось их убить. Подумайте о деньгах, которые вы могли бы заработать. Но все равно, браво, Артур! Желаю приятного пребывания в Америке.