— Руководствоваться подобными соображениями, на мой взгляд, безнравственно. — Данилов пригубил чай и решил дать ему остыть еще немного. — Есть в этой меркантильности что-то гадкое — спасать того, кто моложе. Или, к примеру, спасать полковника, а не прапорщика, потому что полковник старше чином…

— Тогда, значит, потому что она — женщина? — предположила Наташа. — Или потому что она красивая?

— Нет, — покачал головой Данилов. — Это соображения того же порядка, тем более что лежать в реанимации без сознания с трубкой в трахее, катетером в вене, катетером в мочевом пузыре и при этом оставаться красивой невозможно.

— Тогда почему же девушку? Или это секрет?

— Секрета никакого нет. — Данилов ответил запавшей в память фразой из старого мультфильма. — Просто у девушки была фибрилляция, а у дедушки асистолия.

— И что? — Такого ответа Наташа явно не ожидала услышать.

— А я обожаю дефибрилляторы! — признался Данилов. — Меня хлебом не корми, дай кого-нибудь «стукнуть»!

— Разве так выбирать лучше? — усомнилась Наташа.

— Лучше! — заверил Данилов. — Это же мой индивидуальный критерий, не имеющий к обоим пациентам никакого отношения. Никому не обидно.

— Умирать не хочется. — Мужчина говорил тихо, то и дело облизывая потрескавшиеся губы и судорожно подергивая правым глазом. — И страшно… Страшно не потому, что ничего не будет, а потому, что все будет, но уже без меня. Завидую тем, кто останется…

— Может, и не стоит завидовать раньше времени, Юрий Алексеевич, — сказал Данилов, кладя руку на плечо пациента.

Тот понял его слова не совсем верно.

— Что бы там дальше ни было… пусть даже и конец света… все равно хочется увидеть…

— Я имел в виду, что не стоит хоронить себя раньше времени. — Данилов понимал, что говорит неправду, но старался, чтобы его голос звучал искренне. — Вот полежите у нас до пятницы…

— Зачем вы врете, доктор? — Глаз Юрия Алексеевича снова дернулся. — Лучше мне уже не будет… Если только в следующей жизни… Вы верите в то, что мы живем по нескольку раз?

— Трудно сказать, — на этот раз совершенно искренне ответил Данилов. — И подтвердить не могу, и отрицать не возьмусь. Но позвольте вернуться к вашему самочувствию…

— Самочувствие херовое, с постели встать не могу…

Дела у пятидесятипятилетнего подполковника с запущенным циррозом печени были совсем никудышными. Привезли его в печеночной коме, без сознания, с застывшей маской страдания на лице и на искусственной вентиляции легких.

— Только успели загрузить, как он дышать перестал, — сказал амбалоподобный врач «Скорой», заполнивший собой весь дверной проем. — Думали, всё.

Он пожал могучими плечами и улыбнулся.

Данилов на его месте тоже бы радовался. Смерть пациента в машине во время транспортировки в стационар крайне неприятна для бригады. Это еще смотря какой заведующий подстанцией и какой у него старший врач, а то ведь просто замучают объяснительными. Почему должным образом не подготовил к транспортировке? Почему не вызвал «на себя» специализированную бригаду интенсивной терапии? Почему долго вез? И так далее…

По желтой коже пациента были разбросаны красные точки петехиальных кровоизлияний,[14]живот вздут и напряжен, как барабан, из-за скопившейся там воды, на ногах — гноящиеся раны. Возможно, от постоянных расчесов.

Но полечили успешно. Промыли организм от токсинов, которые должна была нейтрализовать печень, добились регулярного мочеиспускания, через прокол выпустили из живота скопившуюся там жидкость… И вот результат — пациент пришел в сознание.

«Страшно не потому, что ничего не будет, а потому, что все будет, но уже без меня». Данилов повторил в уме слова пациента несколько раз, чтобы получше запомнить. Хорошо сказано и, главное, правильно, психологически верно. Интересно — сам придумал или где-то прочитал? Может и сам, как-никак человек образованный, кандидат наук, до выхода на инвалидность работал заместителем начальника отдела в НИИ МВД, бывшем Институте криминалистики.

— А вам не тягостно в реанимации работать, доктор?

Юрий Алексеевич явно спешил наговориться напоследок. Данилов повернулся, посмотрел на мониторы двоих еще не осмотренных в этот обход пациентов и решил, что они могут подождать.

— Я люблю эту работу, — ответил он. — И врачебную вообще, и реаниматологию в частности. Одно время пробовал уйти в более спокойную специальность, но вернулся.

— По своей воле?

— По своей.

— И вам не… — Юрий Алексеевич замолчал, затрудняясь с подбором нужных слов, — …вам не жутко оттого, что вокруг постоянно умирают люди? Разве к смерти можно привыкнуть?

— Нельзя, наверное, — искренне ответил Данилов, — во всяком случае я не привык к смерти. А насчет «постоянно умирают люди» вы не совсем правы, сгущаете краски. Умирают у нас редко, мы ведь для того и работаем, чтобы не давать умереть.

— Но все равно вы видите смерть чаще, чем врач из лаборатории или рентгенолог… В депрессию вас это не ввергает?

«Куда он клонит? — подумал Данилов. — Или в разговорах о смерти некоторые умирающие находят своеобразный смак?»

— Помните у Высоцкого?.. — продолжил Юрий Алексеевич. — «Наше горло отпустит молчание, Наша слабость растает как тень, И наградой за ночи отчаянья Будет вечный полярный день…»[15]Вот вы сами верите в то, что день будет? Или только ночь? Вечная. Черное безмолвие…

— Как сказал Гашек, «никогда так не было, чтоб никак не было. Всегда так было, чтобы как-нибудь да было». — Данилов обрадовался, что вспомнил подходящую цитату, ведь на чужую мудрость в таких случаях ссылаться легче. — А что касается меня, то от депрессии, связанной с работой, меня уберегает сама работа. Да, иногда приходится уступать смерти, но гораздо чаще мне удается… м-м… не победить, конечно, а отодвинуть в сторону — подожди, мол, еще не время. И каждый раз я радуюсь этому, так что хорошего в моей работе значительно больше, чем плохого.

— У Михаила Зощенко была одна неопубликованная при жизни вещь, «Повесть о разуме». Там он писал, что отношение к смерти является одной из величайших проблем человеческой жизни и что эта проблема не только не разрешена, но и крайне плохо продумана. Нет соответствующего направления философии, и оттого решение такой важной проблемы предоставлено людям, то есть каждый из нас решает ее в одиночку, сам для себя. А поскольку мы слабы и пугливы, мы все откладываем и откладываем, тянем до последних дней, когда решать что-либо уже поздно и поздно бороться. Даже сожалеть о том, что мысль о смерти застигла врасплох, и то поздно. Досадное упущение человечества, не так ли?