Когда друзья уже почти миновали проулок, откуда часа полтора назад вылетела шальная конница, их неожиданно окликнули: «Па-апрашу документы, господа ха-арошие!»

Дорогу оперативникам преградил усатый военный, погоны которого были украшены сержантскими лычками. Никаких сомнений в решительности намерений говорившего возникнуть не могло, так как он весьма выразительно покачивал своим карабином. Рогов обернулся и увидел, что путь к отступлению отрезан: сзади стояли еще двое служивых, один из которых, деловито передернув затвором трехлинейки, угрожающе предупредил: «Э-эй, не балуй! А то враз пальну!»

Плахов сунул было под нос сержанту служебное удостоверение, но тот, издали заприметив маленькие малиновые корочки, начальственно прикрикнул: «Ты мне пачпорт давай и пропуск от коменданта»!

Возможно, будь оперативник понастойчивее и заставь он патрульного ознакомиться с текстом удостоверения, то все бы и обошлось. Но растерявшийся Рогов неожиданно вытащил из внутреннего кармана пиджака загранпаспорт, с которым он столь удачно некоторое время назад навестил гостеприимный Лос-Анджелес[69].

Это оказалось трагической ошибкой, так как паспорт был вложен в доставшуюся Васе по наследству обложку советского паспорта. На обложке алого цвета отблескивал позолотой герб СССР.

На миг оторопело уставясь на краснокожую серпасто-молоткастую паспортину с пятиконечной звездой, сержант вдруг заорал дурным голосом: «Красны-ые-е!» и, отскочив от Васи, словно от зачумленного на несколько шагов назад, направил карабин прямо ему в лицо: «Стоять, большевицкая сволочь! Руки вверх!.. Ужо, теперича господин Овечкин вам шомполами-то мозги вправит»! И, обращаясь к солдатам, поинтересовался: «Я верно говорю, братки?»

– Слухай, Михалыч, че я тебе за них щас скажу, – живо отозвался один из конвоиров. – Мине лично ентот Овечкин нужон, как рыбке зонтик. То ж не в кафе-шантан с мамзелью идтить, а в контрразведку. А там ихние благородия начнут пытать, типа, почему ты, Сема, всего двоих споймал? Куда остальных «мстителей» отпустил? И че мы ответим, в натуре?.. Ты, лучше, гля, Михалыч, какие у большаков шмотки справные. Доведем до лимана, та и бычкам с кефалью на корм: нам хлопот меньше, а им – мучениев.

– Какие рыбы? Какие мучения? – запротестовал Рогов. – Вы нас, господа, с кем-то спутали. Не знаю, кто там вам мстит, но это не мы. Мы только что сюда приехали из Питера.

– Это верно, – неожиданно согласился старший патрульный. – Вот и господин капитан Овечкин то же говорил: дескать, бандюки эти, неуловимые, кажись, сюды только давеча прибыли. А про Петроград вы уж совсем загнули: туда ж больше двух тыщ верст, да через линию фронта! Потому, товаришши комиссары, не обессудьте. Вертайтесь-ка взад и шагом марш!.. А ну, пшли! – И для убедительности сержант ткнул дулом карабина в сторону задержанных.

«Ну, Вася, если жив останусь, я тебе вовек этого подарка не забуду. И пальто тоже – я ж на него целый год копил!» – возмутился Плахов. Но сержант уже приставил приклад карабина к плечу и начал прицеливаться: «Пшли! Кому сказал?!»

Только, видно, для нового владельца пальто время еще не пришло. В самый критический момент благолепие южного городка нарушил яростный вопль, пронесшийся вдоль наглухо закрытых ставень: «Стоя-я-ять!..»

* * *

Вопли бывают разные. Одни – глубоко несчастные, как кричит поскользнувшийся по дороге из магазина гонец, глядя на осколки заветной бутылки; другие – возмущенные, принадлежащие задержанным взяткополучателям, умудрившимся выкинуть в окно пачку меченых купюр прежде, чем в кабинет ворвались оперативники; третьи – безысходные, исходящие от забулдыг, заблудившихся среди мусорных бачков. Бывают вопли деловитые, издаваемые бравыми чинами охраны правопорядка, при работе спецсредствами ДР-1, именуемыми в народе «демократизаторами»[70]. Встречаются и страстные (без комментариев: допрос – штука тонкая). И так далее. Но ни с одним из перечисленных восклицаний невозможно сравнить голос возмущенного руководителя, тем паче, достигшего определенных командных высот.

Раскрывая рот на ширину ружейного приклада, любой мало-мальски нормальный полковник в состоянии запросто построить целый полк и повести его торжественным маршем на строительство собственной дачи, либо на прополку огорода. От московского генеральского крика седеют даже во Владивостоке, а ораторское искусство отдельных военачальников, продолжавших карьеру во главе целых регионов, служило неистощимым энергетическим источником не только для разномастных пародистов, но и для всей страны…

…«Стоя-я-ять!!!» – разнесся над городком требовательный рык, от которого и конвоиры вытянулись «во фрунт», а задержанные просто оцепенели. В их направлении, грозно размахивая кулаком и сбиваясь с шага на бег, двигался старший офицер. На высокой тулье его фуражки хищно распростер крылья двуглавый коронованный орел, рукав парадного кителя украшал яркий шеврон с триколором и надписью «Полиция России», а на груди тревожно позвякивали многочисленные награды, среди которых выделялся массивный крест с российским гербом.

Сержант, как старший патруля, первым пришел в себя и поспешил навстречу грозному высокоблагородию, чьи погоны украшали два просвета.

«Ваше высоко…» – начал было служивый доклад, но старший офицер только махнул рукой и, пытаясь отдышаться от быстрой ходьбы, прохрипел: «Безобразие!.. По существу… Коротко!»

– Господин полковник! – тараща глаза на несколько страшную черно-синюю форму, спешно рапортовал сержант. – При патрулировании в районе возможного появления красных бандитов задержаны два их лазутчика. Конвоируем в контрразведку для дальнейшего разбирательства!

Но высокоблагородие не соизволило оценить бдительность и почему-то начало возмущаться. Оно требовало немедленно отпустить задержанных, с которыми будет разбираться собственное начальство, а не всякие «прикомандированные сапоги». Бедолага – сержант попытался возразить, что выполняет приказ некоего штабс-капитана Овечкина. Но дальше дело не пошло.

– Ко-ого?! Капитана?!!

Разъяренный офицер стал сыпать такими мудреными словами и выражениями, которые служивый прежде не слышал даже от невоздержанного на язык ротного. «Самебенладен», «ФСБ», «главк», «межведомственный пофигизм», «операция „Чистые уши“»[71], «криминализированный милитаристский элемент»… Более понятным оказалось выражение о весьма оригинальной любви высокого чина к капитану Овечкину, его начальству и всей родне…

Все это было очень страшно и связывалось в единую витиеватую фразу при помощи слишком знакомых смысловых связок, самой мирной из которых была «ма-ать!». Причем именно с восклицательным знаком. Когда же до старшего патруля начал понемногу доходить смысл выражения «мочить в сортире», он уже был готов самостоятельно приставить дуло карабина к собственной гимнастерке и скомандовать: «Пли!» Впрочем, до этого не дошло.