написал заявление об уходе и ушёл. Сказал: «Больше сюда я не приду. Разве что привезут». И правда, «скорая» два раза привозила с инфарктом. Больше врачом-хирургом я не работал.

УЛЬШИН:

– Когда я вернулся домой, внутри как пружина была. От малейшей ерунды мог сорваться. Тогда уже не думаешь ни о семье, ни о доме, ни о том, что с тобой будет. Врачи ставропольские приезжали, беседовали, таблетки без надписей горстями давали – транквилизаторы. Чтобы выбросить всё из башки, таблетки я запивал водкой и на следующее утро ничего не помнил. Дня через три повторял снова.

Две недели я кашлял зелёным трупным ядом. Всё пытался отмыться, по несколько раз в день в душ ходил. Спать тянуло в зону наименьшего обстрела, под подоконник.

Ночью снились кошмары – трупы или что теряю дочь. Это продолжалось лет пять.

За всё это дали шестьсот тысяч рублей. Кого убили или ранили, тем больше. Зарплата у меня тогда была полтора миллиона[57].

Я уже не мог с людьми общаться на работе. Это же улыбаться надо, а я не мог. Вот и сегодня мы говорим, я стараюсь улыбаться, а на душе кошки скребут. Я перешёл работать в администрацию города – отвечаю за электрику здания, с людьми общаюсь немного, меня это устраивает. Мне хочется одного – нормальной спокойной жизни.

Ельцина после теракта все хаяли, а когда он в Будённовск приехал, казаки ему лошадь подарили. «Ой, царь батюшка приехал». Ну что за лицемерие! На встречу с ним я, конечно, не пошёл.

ФИЛАТОВ:

– Он тут перед людьми извинился?

УЛЬШИН:

– Передо мной нет. Я до сих пор себя бараном чувствую, и это теперь никуда не денется.

ПОЛЯКОВ:

– Вернувшись из Будённовска, я обратился к Богу. Любой профессионал скажет, что в той ситуации, в которой оказались мы, наши потери были минимальны. Мы чудом не успели выйти на исходные позиции – погибли бы почти все. Вернувшись в Москву, я прочитал, что город Будённовск, некогда Святой Крест, был построен на месте казни Михаила Тверского – князя, который добровольно поехал в Орду и ценой своей жизни спас родной город. Чудесным образом именно Михаил Тверской всегда считался покровителем нашего подразделения. А заложники рассказывали, что в небе над больницей они видели явление Матери Божьей.

Я продолжил служить в подразделении и ушёл на пенсию в 2004 году. Перед каждой операцией я благословлял ребят. Офицеры нашего подразделения всегда рисковали жизнью, чтобы спасти тех, кто в беде. Это ли не христианское служение?

РАМЗАЕВ:

– В начале Второй чеченской меня ранило, я сбежал в Грузию, оттуда в Азербайджан. Жил там, но очень хотел вернуться домой. В 2003-м я пытался добраться до Чечни через Ингушетию, менял квартиры каждый день. Однажды ночью ко мне ворвались, наволочку на голову и повезли. Когда наволочку сняли, передо мной стоял Володя <Попов>. Я отсидел одиннадцать лет в Ульяновске. Заслужил ли я это наказание? Я считаю, что нет.

ПОПОВ:

– В 2001 году я был на задании в Баку. Иду по набережной, а навстречу – знакомое лицо. Магомед Рамзаев. Я заметался: понимаю, что без постановления задержать не могу, да и в городе полно боевиков. Два года я за ним охотился. Только в 2003-м взял в Ингушетии. С тех пор его не видел. Не думаю, что сегодня он мне руку подаст.

ФИЛАТОВ:

– Наша встреча с Магомедом Рамзаевым в Шали была напряжённая. Мы ждали, когда он придёт, и я видел, что Попов нервничает. Наконец, в комнату зашёл Рамзаев, человек небольшого роста, в очках.

– Алексей, – представился я.

– Магомед, – ответил Рамзаев.

– Магомед, здравствуй, – уверенно сказал Попов и протянул руку.

– Здравствуй, Владимир, – ответил Магомед и пожал руку Попова.

После интервью мы сели обедать. Встреча была в доме Шарипа, старого друга и помощника Попова. За одним столом сидели Магомед Рамзаев, Владимир Попов, Шарип Абдулхаджиев и я. На стол накрывала вдова Асламбека Большого.

Вечером мы выдвинулись обратно в Будённовск. По дороге Попов вспоминал Первую чеченскую:

– Вот здесь был рынок. Много народу тут погибло, когда наши сбросили шариковую бомбу. Я видел, как ребёнок без руки, годика четыре ему было, полз к мёртвой матери. Я одному генералу сказал: «Вы сбрасываете на мирное население шариковые бомбы». А он мне: «Нет такого». – «Я вам докажу», – говорю. Я ему эти бомбы привёз, а он мне: «Ну да, я такую недавно в карман клал». Плевал он на мои доказательства.

Вот здесь, на мосту солдатик российский лежал, собаки уже лицо обгрызли. Я говорю нашим на посту: «Эй, ребята, уберите солдатика». Один, все зубы у него золотые, мне отвечает: «Да пусть лежит. Он нам нужен что ли».

Когда начиналась война, я сказал: не надо войны, закройте Дагестан, Ингушетию со стороны Осетии, Ставропольский край, сделайте блокаду, народ Дудаева сам порвёт. Люди при нём очень плохо жили. Нет, ввели войска, начали бомбить. А они не прощают и не забывают. У них закон кровной мести. В Москве многих тонкостей не понимали. А мы на границе с Чечнёй живём, их лучше знаем.

Вместо послесловия

В Будённовске я попрощался с Поповым и улетел в Москву. После того, что я услышал от героев этой книги, я снова, как и в 95-м, убедился: война не решает проблем. Наоборот, на месте одной проблемы она создаёт тысячи новых, которые когда-то кому-то придётся решать. До сих пор мы пожинаем плоды той войны. До сих пор семьи оплакивают своих убитых, ищут пропавших родственников, ухаживают за теми, кого война сделала инвалидом. И с той, и с другой стороны. Как сказал один из соратников Наполеона: «Это хуже, чем преступление, это – ошибка». Надо было совсем не понимать народ (а народ Чечни в особенности), чтобы двинуть на пока ещё в большинстве своём мирные села танки и артиллерию, чтобы засыпать их сверху бомбами и обстреливать ракетами. И нужно быть слепым и глухим, чтобы не видеть и не слышать заявления лидеров той Чечни, за годы до будённовских событий призывавших к диверсионной войне на территории России, где у неё не будет преимущества «железного кулака» армии и авиации. Важнейшие, судьбоносные для страны решения принимались походя, с легкомысленностью вопиющей, если не сказать преступной. Свидетельством тому стал ответ Коржакова на мой вопрос в ходе этого расследования:

– Как началась Первая чеченская? Правда, что министр обороны Грачёв[58] не хотел войны?

КОРЖАКОВ:

– Да, правда. Было совещание по Чечне, и Ельцин