Ему, однако, предстояло вместо вхождения во врата обивать твердые (лоб расшибешь!) и осклизло, каменно хладные пороги. Иногда обещали, иногда обнадеживали… Но неизменно обманывали. Все происходило по одному и тому же сценарию. Сперва рязанская внешность Игоря и обложка «Диплома с отличием» воодушевляли отделы кадров. Заглянув под обложку, отделы искусно изображали вид, что их ничего не смутило. А дней через пять или десять, по-прежнему иезуитски не выдавая себя, сообщали, что «рады бы», но места, к их величайшему огорчению, заняты.

— Места не заняты, а закрыты! — без иронии произнес Анекдот.

— На Западе тоже есть безработица, — пытался утешить сына отец.

— Но она редко рождена национальными признаками, — возразил Анекдот.

Утешениям он предпочитал истину.

— Что же делать? — вопрошала мама.

— Все будет в порядке. Я убежден! — отвечал отец.

Убеждения все еще цеплялись за него. Или он цеплялся за них.

— Важно, что считать порядком, а что беспорядком, — опять без иронии вторгся Анекдот. Юмор не покидал его, но порою затаивался и не напоминал о своем присутствии.

Наконец Игорю сообщили, что в школе, где мы учились, к осени освобождается место заведующего учебной частью.

— И что же? Отправиться в кабинет, где когда-то пощечина защитила нашу сестру? Пойти за ответной пощечиной?

Приятель, бывший наш одноклассник, торопливо успокоил тем, что старый директор смещен. Пусть не бесстрашием чьей-то совести, а беспробудностью собственного пьянства… но изгнан.

— Давно уж замечено, — сказал Анекдот, — что ничтожества и негодяи обожают пороки великих людей, дорожат их заблуждениями и слабостями. Ибо это то единственное, что их с великими, на внешний, поверхностный взгляд, сближает. Писака-юдофоб ненавидит евреев не просто так, не примитивно… А как Достоевский! Простите, что повторяюсь. Но общеизвестное может не терять актуальности. Стихоплет не просто напивается и хулиганит… А как Есенин! Век уже давно перешагнул через свою середину — и оказывается, что за все это время, на мой не бесспорный взгляд, в русской поэзии были два гения — Блок и Есенин. Второй провидел судьбу русской деревни, как Федор Михайлович провидел судьбу всего государства. И к нему смеют апеллировать выпивохи?!

Абрам Абрамович так завершил свое размышление и потому, что смещенный директор в состоянии подпития декламировал нестойким голосом Сергея Есенина. Других он наизусть не помнил. А может, и не читал. Обществоведение, которому он обучал, в стихах не нуждалось. Директор школы прикрывался поэтом, поскольку Ушинский и Песталоцци, к его несчастью, не выпивали.

Должность завуча обычно сочеталась с преподаванием какого-либо предмета (кстати, почему науки именуют у нас «предметами»?). А психологию школьникам вообще не преподавали. Бывший одноклассник опять заторопился утешить:

— Новый директор — прекрасная баба! И хочет, чтобы заведующий учебной частью на другие обязанности не отвлекался. То есть она для нас новый, а вообще-то прежнего выпивоху вытурили уже три года назад.

— В школе есть одно психологическое и практическое преимущество: с ней не надо знакомиться, — сказал Игорь маме, которая продолжала отчаиваться. — У нас же образование хоть и «среднее», но всеобщее. Так что я знаю, что меня ждет. Разве не преимущество?

Игорь от желания выискать — ради мамы — «преимущества» был не вполне точен. Школы, как и люди, внешне похожи: у людей головы, туловища, ноги и руки, а в школах классы, уроки, домашние задания… Но у разных людей и школ — разные характеры.

Физиономии школ определяют прежде всего «физиономии» воспитателей.

Есть люди с одним дном, есть еще и со вторым, а встречаются и вовсе бездонные. Бездонны либо благородные качества, либо подлые. У «прекрасной бабы» Веры Никифоровны бездонными были честность и прямота. Игорь, как психолог, определил это сразу.

Вначале она решила побеседовать на профессиональные темы.

— Видеть в сотнях детей своих — это редкое качество. Его у вас пока быть не может, — сказала она Игорю. — Но со временем оно появится? Как вы думаете?

— Дети ведь тоже бывают хорошие и плохие.

— Но все они — дети!

— Я не готов дать вам гарантию, — сказал Игорь. — Но понятие «любимчики», к примеру, я не приемлю. Почему за стенами школы есть люди любимые (и это, со всех точек зрения, одобряется), а внутри школы — любимчики (и это осуждено)? Что за уравниловка чувств? Почему учитель не имеет права любить одних…

— На это он право имеет, — перебила Вера Никифоровна. — Но не любить других у него права нет. Или он должен подавить свою неприязнь. Или уж, во всяком случае, ее умело скрывать… Уравниловка, я согласна, всегда вредна. Ну а воспитательная опасна втройне: отличить будущего Лобачевского от не Лобачевских — это наш долг.

Вера Никифоровна была математиком.

— Теперь скажу вам честно и прямо… — У Игоря сложилось впечатление, что она всегда так говорила. — Вам, очень способному, меня уверяли, психологу, кажется, что должность завуча для вас — это мало. — Как она догадалась? — А некоторые полагают, что сразу после университета получить такой «пост» — слишком много. Особенно же это касается тех, кто сам метит на вакантное место. Вернее, оно станет вакантным: нынешний завуч за три года устала сочетать эту каторгу с возвышенной, но мучительной миссией преподавателя литературы и русского языка (диктанты, домашние сочинения!).

Игорь понял, что завуч его школьных лет — не столько соратник, сколько собутыльник бывшего директора — тоже давно смещен.

— Видите, я не скрываю: школьные трудяги вкалывают сейчас, как на галерах. — Ее честность и прямота не иссякали. — Но вы молоды… Да еще и психолог! Это плюс: рядом со мной должен быть человек, который не лупит все в лоб, как я, а психологически тонок. В общем, я вам обещаю.

— А кто нынешний завуч? — полюбопытствовал Игорь.

— Белла Менделевна Гурович. Это я ее привела.

Игорь не успел спрятать свое удивление: Вера Никифоровна взглядом перехватила его.

— Вы не ошибаетесь, — опять в лоб, то есть прямо и честно, сказала «прекрасная баба». — Гурович тоже еврейского происхождения. Ну и что? Национальность — не достоинство человека и не его недостаток. Она вообще от него не зависит. Гордиться своим народом человек вправе, но гордиться собой за принадлежность к тому или иному народу — просто глупо. Ведь любой народ представляют гении и бездари, рыцари и подонки… Сама по себе национальность полностью ничего не определяет!

Игорю показалось, что Вера Никифоровна — «баба» мало сказать прекрасная, а уникальная.

Не только самолеты бывают «перехватчиками», но и люди: они умеют перехватывать на полдороге чужие взгляды и даже мысли, не успевшие прозвучать.

Вера Никифоровна была «перехватчиком». Как и Абрам Абрамович… Их рассуждения о «национальной политике» кое в чем показались Игорю схожими.