минуты я готов был даже немцам простить все, что они с нами сделали. Странно, очень странно устроено сердце человеческое — в одно и то же время может и проклинать, и прощать. Даже то, что мой сын гниет в немецком лагере, что он пухнет от гнилой свеклы, не вызывает сейчас острой боли. Это потому, что все кончилось так счастливо. Я возвращаюсь из мрака к свету, к свету, который был для меня наполовину утерян. Наверху меня ждет новая жизнь. Разольется она, словно половодье, расцветет, как расцветают луга в июне, все будет лучше, краше.

За этими думами я не обращал внимания на разбитую крепь, даже на то, что свет надо мной преодолел мрак, что он царствует над миром. Что вокруг уже даже не шахта, а разбросанная, разбитая, расковырянная дыра, опасный обвал, дикое уродство, из которого, как гигантские иглы, торчали бревна, железные стропила, рельсы. Но я приближаюсь к свету:

— Glück auf!

Я даже не понял сразу, что поразило мой слух. Света было так много, что меня ослепило. Но это же ослепление привело к тому, что я стал видеть.

Первое, что я увидел, был ствол винтовки у моего виска.

Я зажмурился, думал, зрение меня обманывает. Но когда открыл глаза, увидел еще и другие винтовки в руках эсэсовцев.

В первую минуту мне захотелось броситься обратно в шахту, но меня схватили страшные, белые, паучьи руки, ледяные, как те черепа, которые украшали фуражки палачей…

Перевод Б. Шуплецова.

ЙОЗЕФ КОТ

БЛАГОДАРЕНИЕ ДОЖДЮ

В гостиницу «Слован» я попал совершенно случайно. Я отправился в городок N, уверенный, что вернусь дневным скорым, но меня задержали неотложные дела. Вечером, когда я наконец пришел на станцию, оказалось, что единственный выход — остаться в городке N на ночь.

— Гостиница приличная, — сказал мне железнодорожник, отставляя высокую проволочную корзинку, в которую он длинными щипцами складывал окурки. — Самое необходимое там есть.

— Мне надо выспаться, — отвечал я, — не люблю гостиниц рядом со станцией. Слишком шумно, а я хочу выспаться.

— Другой гостиницы здесь нету, — сказал железнодорожник. — Была еще одна на площади, но после войны ее закрыли. Ничего, вы останетесь довольны. Станция у нас тихая.

Я спросил про ближайший поезд. Он заверил, что в гостинице будет спокойно, мне даже не захочется вставать.

— Удобнее всего, сударь, ехать в полдень, — сказал железнодорожник. — Это самый лучший поезд. В обед ездят только случайные туристы. Один займете целое купе.

Я поблагодарил и предложил ему сигарету. Железнодорожник засунул сигарету за ухо и неуклюже козырнул.

— Не забудьте утром посмотреть город, — добавил он.

Я ответил, что непременно посмотрю, хотя мне вовсе не хотелось колесить по кривым улочкам и широкой невзрачной площади, которая с первого же взгляда оставляла впечатление тоскливого однообразия.

Вестибюля в гостинице не было. В нее попадали через узкие двери, напротив которых стояла застекленная клетка с ровными рядами ключей, пожелтевшими открытками и двумя кактусами-уродцами в красных горшках. За маленьким столиком горбился паренек лет пятнадцати с пустыми глазами.

— Я хотел бы здесь остановиться, — сказал я в приоткрытое оконце.

Малец вздрогнул и вперил в меня широко раскрытые глаза. Взгляд их казался отсутствующим.

— Свободная комната найдется? — повторил я.

— Что? — в смятении произнес он заикаясь. — Я… Я…

Тут во чреве клетки открылась дверка, спрятанная за афишами, и появился высокий седеющий мужчина.

— Что вам угодно? — он смотрел на меня недружелюбно.

— Хочу здесь переночевать, — ответил я. — Это возможно?

— Конечно, — сказал человек. — Устрой его. — Он повернулся к мальцу. — Давай шевелись. Черт тебя побери, устрой же его.

Малец, послюнив палец, долго листал толстую книгу записей. В конце концов он с трудом выдавил:

— Можно дать шестнадцатый?

— Вот каких мне подсовывают, — сказал мужчина. — Он кретин, но я не могу ему даже поддать.

— Вы администратор? — спросил я.

— Конечно, — сказал он и выхватил у мальца книгу. — Вам угодно на одну ночь?

Я кивнул.

— С вас тридцать пять крон, — он бросил на стойку ключ с большой деревянной грушей. — У нас платят вперед. Сначала дай, потом бери. По-моему, правильно, а?

— Возможно, — сказал я.

— Я уже кое-что в жизни видал, — сказал администратор, — и знаю, что к чему. Люди — чума.

— Если надо, — сказал я, — могу заплатить сейчас же.

Я достал бумажник.

— Это единственный свободный номер, — присовокупил администратор. — Не многим везет попасть сразу. Обычно все занято за неделю вперед.

Я добавил чаевые.

— Значит, мы имеем…

— Сдачи не надо, — ответил я.

Он поклонился.

— Спать у нас будете, как в раю, — сказал администратор, когда формальности были закончены. — Наверх сейчас пойдете?

— Да, думаю, мне лучше сначала оставить вещи.

— Пожалуйста, это на следующем этаже.

Я шел по узкой лестнице, покрытой ветхим красным ковром. Под ногами путались выскочившие из гнезд медные прутья. На меня пахнуло типичной гостиничной вонью — смесью разнообразных дезинфекционных порошков и пригоревшего лука из непроветренной кухни. В комнате была стандартная кровать, желтый канцелярский шкаф, вешалка, журнальный столик и два стула. В углу — алюминиевый таз, кувшин, полный воды, и пустое ведро. Я выглянул из окна: станция была темной, а площадка перед ней ничем не напоминала железнодорожный узел. Лишь откуда-то издали доносилось шипение пара, видимо от товарного состава, который только что отошел от водокачки.

С ним я познакомился в столовой за ужином. Свободное место было лишь за одним столиком. Когда я к нему подсел, он, оторвавшись от тарелки, взглянул на меня и сказал:

— Разрешите дать вам совет: не заказывайте никаких блюд под татарским соусом.

— Почему? — я удивленно обвел взглядом круглую физиономию с двойным подбородком и выпуклым лбом, переходящим в лысину.

— Это мой совет, — сказал он, — на ночь следует беречь желудок.

— Принцип верный, — ответил я. — Вы поможете мне что-нибудь выбрать? — Я подвинул к нему меню.

— Нет, лучше не надо. Выбрать — это ответственность. Я не выношу ответственности. Даже когда это касается лично меня, я не отваживаюсь. Видите, я ем только суп.

— Жаль. Меню в незнакомом ресторане для меня — китайская грамота. Я думал, вы разбираетесь.

— Вы не местный? — он взирал на меня испытующе.

— Нет. Я здесь остановился.

Он достал огромный платок и вытер вспотевший лоб. Я заметил, что из кармана у него выпала сложенная бумажка, и сказал ему об этом.

— Просто лотерейный билет, — ответил он и, махнув рукой, неловко поднял его, спрятал в бумажник и снова вытер лоб.

— Невыносимая жара.

— На улице довольно противно, — ответил я.

— Да, безусловно. И по радио объявили похолодание.

— Вот-вот ударят морозы…

— Послушайте, — оборвал он вдруг бессмысленный разговор о погоде, —