А г л а я. А он разве не был?

К р и с т и н а (смеется). Иногда я такая дура!

А г л а я. А еще?

К р и с т и н а. Еще? Что учиться надо, человеком делаться. Знаешь, он очень сознательный, не то что я, понаслышке. Он такими вещами не шутит. Да что там, современный человек!

А г л а я (выказывает признаки нетерпения). А он не ухаживает за тобой?

К р и с т и н а. Тома? (Разражается хохотом.) Да ведь мы друзья с детства, мама. И вообще, разве за мной можно ухаживать? Вот бы он повеселился, скажи я ему!

А г л а я. Уймись, прошу! Учти, я бы ничего против не имела. Только бы маэстро не рассердился за то, что ты уделяешь ему мало внимания… Понимаешь… Он очень к тебе привязан.

К р и с т и н а. Так он ведь знает, что я его обожаю. Я ему прямо сказала. Чего ты так глядишь? Ей-богу!

А г л а я (ошеломленно и крайне заинтересованно). Ну? Что он тебе ответил?

К р и с т и н а (становится очень серьезной). Я не могу тебе сказать. Это мой талисман. Если со мной что-нибудь случится, даже несчастье, мне достаточно будет вспомнить его слова — и опять все встанет на место.

А г л а я (обрадованно). Браво, Кристина. Я знала, что ты разумная девочка. Бегу за покупками. (Уходит.)

К р и с т и н а (одна). Он мне сказал: «Ты — жизнь!» (Прикладывает ладони к щекам и издает короткий, взволнованный и счастливый смешок, словно ей не верится.) Я! (Довольно вздыхает.) Ах, как хорошо жить! (Возвращается к бумагам.) Только эта стенограмма длинна, как великопостный день. И почему это так много говорят на заседаниях, и все про одно и то же?! Как ее уложишь в две странички? (Работает.)

Со стороны сада появляются  М а н о л е  и  Т о м а, у которого через руку перекинут купальный халат.

Т о м а. Он захлопнул дверь перед моим носом и заперся. Ты, отец, думаешь, у него действительно нет таланта?

М а н о л е. Гораздо больше, чем у других. Но он отравлен дурной литературой и навязчивым стремлением к оригинальности. Большому таланту безразлично, находят его оригинальным или нет.

Т о м а. В тридцать лет открыть бесполезность своего существования трагичнее, чем обнаружить, что ты болен проказой.

Они подходят к холлу, и Кристина, услышав голоса, выходит на порог.

К р и с т и н а. Учтите, я здесь.

Т о м а. У нас нет секретов, Крис.

М а н о л е. Не забудь, что с завтрашнего дня ты начинаешь мне позировать, Кристина.

К р и с т и н а. Хорошо, маэстро. (Возвращается к своему столу.)

М а н о л е (сыну). Мне привезли глину, и я возобновляю работу. Мелочи пока.

Т о м а (глядит в сторону холла). Ужасно хорошенькая! Она сделалась очаровательной, правда? (Пауза.) Если бы у нее была еще хоть какая-нибудь специальность…

М а н о л е. В прежние времена таланты, искавшие своего пути, работали в мастерских под руководством мастера и даже за его подписью. Сегодня же они наводняют мир подражательными опусами. Гораздо лучше, что Влад нашел в себе силы остановиться, пока не обнаружит, что у него есть о чем сказать. (Садится.)

Т о м а (улыбаясь). Каким выдуманным мне представляется весь этот мир… Столько проблем, более важных…

М а н о л е. Чем искусство?

Т о м а. Это только по-моему, папа.

М а н о л е. Объясни, мне интересно. А то, что делаю я, тебе тоже кажется неважным?

Т о м а (торопливо). Этого я не говорил. Только я, должно быть, стал менее восприимчив к искусству.

М а н о л е (грустно смеется). Вот я отвергнут и другим своим сыном. Как король Лир{29}. Какое удовлетворение получил бы Влад, услышь он тебя, ведь он утверждал, что ты мой духовный наследник.

Т о м а (нежно). Так он прав, папа. Я чувствую, насколько я — твое дитя. Но будь тебе сегодня двадцать четыре, кто знает, возможно, и ты сделался бы физиком, а не скульптором. Тебе не кажется, что по сравнению с устремлениями и гигантскими возможностями познания наукой мир искусства стал слишком мал?

М а н о л е. Следовательно, ты больше не воспринимаешь Рембрандта{30}, Фидия{31}, Баха{32}?

Т о м а. Воспринимаю. Но их произведения приходят ко мне из прошлого, неся на себе груз истории развития человеческого духа, символизируя драмы и этапы. Потому-то они и вызывают во мне трепет братского единения. В то время как в нынешнем искусстве я редко угадываю сущность бытия. Между твоим миром и миром моих исследований — пропасть геологической эры. Ничего не поделаешь, папа, — искусство не впервые изживает себя и умирает.

М а н о л е. А будущее?

Т о м а. Допускаю, что, когда установятся новые отношения между человеком и вселенной, появится и новое искусство, способное их отразить.

М а н о л е. Новые отношения! К тому времени человек утеряет понимание своей человечности. Потому что только это изжитое и усталое, как ты называешь его, искусство воспитывает эту человечность. Твой брат уже вопит об «устаревшем мифе человека».

Т о м а (улыбаясь). Пап, я все же не превратился в робота. И, поверь, совсем не хочу теоретизировать. Зачем ты придаешь столько значения вопросу личного вкуса, да еще изложенному, возможно, легкомысленно. Я знаю, ты большой художник. (Заметив Кристину.) Кристина, пойдем искупаемся?

К р и с т и н а, которая появилась на пороге с листком бумаги в руках, кивает ему головой в сторону Маноле.

Папа, можно она пойдет со мной?

М а н о л е (глядя на него почти с неприязнью). Нет. Она мне нужна!

Т о м а (с шутливым жестом бессилия, Кристине). Я буду на пляже до обеда, если кончишь, приходи. Я должен наконец научить тебя, чтобы ты не выставляла из воды руки, словно мачты. До свидания. (Безмятежный, пересекает сцену и уходит.)

Слышен его свист: «Чао-чао, бамбина».

М а н о л е (хмурится под взглядом Кристины). Знаю, что он не прав. Но все-таки он отрицает меня.

К р и с т и н а. Маэстро, почему вы грустите?

Маноле молчит.

(Испугана его молчанием.) Почему вы не отвечаете? (Прикасается к его руке.)

М а н о л е (сильно вздрогнув). Кристина! (Хватает ее за руки и безудержно целует их.) Ты здесь. Ты рядом со мной, правда?

К р и с т и н а (растерялась; начинает понимать, что происходящее гораздо серьезнее, чем она думала. Пытается высвободить руки). Нет… Нет… Прошу вас… Не надо… Не надо… (Вырвала руки.)

Маноле остается с опущенной головой. Через мгновение, очень чистым движением, Кристина легко касается его волос, гладит их. Маноле встает, пристально глядит на нее.

(Ужаснувшись, отступает на шаг. Отрицательно качает головой, почти не отдавая себе отчета в том, что делает. Наконец горестно, испуганно.) Нет… не это!

М а н о л е. Кристина!

Но девушка поворачивается и бежит. Свет гаснет. Только слышен еще крик Маноле, повторяющего: «Кристина! Кристина!» Тишина.

Затемнение.

Сад, под вечер.

К р и с т и н а. Маэстро… Вы для меня как звезда. Как сказочная звезда. Я бы хотела служить вам всю жизнь, восхищаться вами… вдохновлять вас, я никогда не выйду замуж, клянусь вам, но вы не должны думать так, потому что…