— Как я понимаю, формально компанию все еще можно притянуть к суду?

— Собственно, Алан и был ею. «Пенстемон» не открытая публичная компания с ограниченной ответственностью. Акционеров нет. И должен вам сказать, нам неоткуда взять эти двести тысяч, не говоря уж о судебных издержках. Это я вам сообщил строго конфиденциально, — торопливо добавил Бёрбейдж.

— Можно ли сделать вывод, что смерть Холлингсворта была крайне невыгодна Паттерсону?

— Пожалуй, так.

— Имеете ли вы представление о том, каков был вклад каждого из этих двоих в «Целандайн»?

— Нет, пожалуй. Сомневаюсь, что и сами они это в точности знали. Подобным вещам очень трудно дать количественную оценку.

— А о том, почему Холлингсворту вдруг понадобилась такая куча денег?

— Без понятия.

— Вам что-нибудь говорит фамилия Блейкли?

— Фредди Блейкли? Это наш менеджер из Национального Вестминстерского банка.

— Спасибо. И вот я думаю, не знаете ли вы, случайно, имени поверенного, ведущего дела семьи?

— Джилл Гэмбл из конторы «Феншоу и Клей». Они также защищают интересы «Пенстемона».

— И последний вопрос. Необходимо известить семью Холлингсворта о его смерти. И в отсутствие жены, ближайшей его родственницы, кого, как вы думаете, следует осведомить о его кончине?

— У него есть брат в Шотландии. Алан как-то сказал, что это чрезвычайно набожный, высоконравственный человек, опора местной религиозной общины. Не уверен, но, может, он принял сан священника. — Тут мистер Бёрбейдж позволил себе улыбку холодного удовлетворения. — Они не были близки.

— Что ж, еще раз благодарю вас, мистер Бёрбейдж. — Барнаби поднялся, и бухгалтер со вздохом облегчения тоже встал.

— Могу я теперь перекинуться парой слов с вашим персоналом?

Возражений не последовало. Более того, Бёрбейдж лично проводил старшего инспектора к сотрудникам и во время опроса стоял рядом, словно услужливый переводчик. Не дожидаясь просьб, бухгалтер сам вручил Барнаби ключи от кабинета Алана и подождал, пока его отопрут. Когда он затем распрощался с полицейскими и отбыл восвояси, вид у него был не слишком счастливый.

— Мне бы курево купить, — сказал Трой. Они шли по переулку к «Соловушкам» и как раз проходили мимо «Конюшни». — Вам что-нибудь нужно, шеф?

Барнаби был голоден как волк. Почти четыре. Семь часов без еды! Ибо те привлекательные с виду, но сомнительные на вкус яства, что подали им в «Козе и свистке», любой здравомыслящий человек едой называть бы поостерегся.

Вслед за Троем он пригнулся, чтобы не стукнуться головой о дверную балку, зашел в прохладное, с белеными стенами помещение и стал приглядываться, что бы съесть. Ему хотелось чего-нибудь сытного и вкусного, что не нужно облучать, чтобы сделать безопасным для употребления внутрь[26].

Выбор, однако, не вдохновлял: фрукты, шоколадки, дешевое печенье неизвестных марок. На подносе, застланном промасленной бумагой, лежало несколько унылого вида булочек и странных «корзиночек» с куполообразным навершием, посыпанным кокосовой стружкой. Рядом с ними покоился мучительно знакомый ролл с сосиской.

— Эй, — поманил начальника Трой. — Взгляните-ка на это!

Поверх холодильной витрины с мороженым на деревянной доске выстроилось несколько маленьких сывороточных сыров[27], каждый — на подложке из прессованной соломы, в обрамлении лавровых листьев. Один из них заключался в викторианской разъемной форме из олова, изображавшей премилого ежика.

— Клево, правда?

Посреди спинки ежа имелось колечко. Трой продел в него мизинец и слегка приподнял форму.

— Моей маме это наверняка понравилось бы.

Оставшись без опоры, нежная сырная масса поколебалась и растеклась в густую кремовую лужицу.

В этот момент разноцветные полоски пластика на дверном проеме, ведущем в недра лавки, заколыхались, затрепетали, и из-за них появилось удивительное создание. Это была крупная особа в коричневато-сером балахоне. Куски мягкой кожи, обернутые вокруг ее стоп, крепились на щиколотках продернутыми сквозь отверстия ремешками. Загорелые волосатые голени были обнажены. Добавьте сюда накрахмаленный белый чепец, который обычно носят молочницы в музыкальных комедиях, и широкий белый плоеный воротник, как у аристократов на полотнах Гольбейна. Двигалась она плавно, прямо-таки скользила, будто актеры в телеверсиях викторианских драм. Плыла, как на роликах.

«Придурочная», — решил про себя Трой. Чудаков он не выносил.

— Итак, джентльмены. — Она села за кассу с величественным видом, будто посетителям выпала редкая честь. — Чем могу вам помочь?

— Сороковуху «Ротманс», пожалуйста, — сказал Трой, встав таким образом, чтобы прикрыть собой растекшийся сыр.

— Тех, что предпочитал сэр Уолтер[28]? Вот, лучший виргинский табачок.

— Спасибо. — Трой не мог не глазеть. Заслоняя собой испорченный сыр, он не осмеливался поменять позу, чтобы было удобно расплатиться, а потому таращился по сторонам, изображая интерес. — Занятно тут у вас.

— Вам нравится эпоха Тюдоров?

— О да, — с горячностью подтвердил сержант. Он лихорадочно старался вспомнить хоть что-то имеющее отношение к этой династии, но не придумал ничего лучше, как ляпнуть: — Доводилось бывать в Виндзорском замке.

— Но это же гораздо древнее. Едва ли шестнадцатый век.

— Да что вы говорите? — И Трой поспешил сменить тему: — Славный денек.

— Может статься. С вас два девяносто пять, если позволите.

Сержант беспомощно огляделся. Шеф обтирал об рукав яблоко, разглядывая витрину охлажденных напитков.

— Вы, несомненно, заинтригованы моей наружностью?

— Не то слово! — согласился сержант Трой.

— Я должна делать доклад в Городской гильдии женщин о сыроварении в Елизаветинскую эпоху, поэтому так нарядилась. Оглянитесь, и вы увидите образцы моей продукции.

Она произнесла это с гордостью. «Как трогательно», — подумал Трой, оглядываясь через плечо на витрину позади себя. Нежный сыр уже успел впитаться в соломенную подложку. Трой повернулся спиной к прилавку, от всей души надеясь таким образом скрыть свои неприглядные маневры, и вернул ежика в изначальное состояние.