твоих я больше не увижу?

Мы собирались здесь, как равные, потом

Вдвоем – ты только мне была дана судьбою,

Но здесь, за этим дружеским столом,

Мы были все равны перед тобою.

Потом ты можешь помнить обо мне,

Потом ты можешь плакать, если надо,

И, встав к окну в холодной простыне,

Просить у одиночества пощады.

Но здесь не смей слезами и тоской

По мне по одному лишать последней чести

Всех тех, кто вместе уезжал со мной

И кто со мною не вернулся вместе.

Поставь же нам стаканы заодно

Со всеми! Мы еще придем нежданно.

Пусть кто-нибудь живой нальет вино

Нам в наши молчаливые стаканы.

Еще вы трезвы. Не пришла пора

Нам приходить, но мы уже в дороге,

Уж била полночь… Пейте ж до утра!

Мы будем ждать рассвета на пороге.

Кто лгал, что я на праздник не пришел?

Мы здесь уже. Когда все будут пьяны,

Бесшумно к вам подсядем мы за стол

И сдвинем за живых бесшумные стаканы.

1942

«Когда на выжженном плато…»

Когда на выжженном плато

Лежал я под стеной огня,

Я думал: слава богу, что

Ты так далеко от меня,

Что ты не слышишь этот гром,

Что ты не видишь этот ад,

Что где-то в городе другом

Есть тихий дом и тихий сад,

Что вместо камня – там вода,

А вместо грома – кленов тень

И что со мною никогда

Ты не разделишь этот день.

Но стоит встретиться с тобой, –

И я хочу, чтоб каждый день,

Чтоб каждый час и каждый бой

За мной ходила ты, как тень.

Чтоб ты со мной делила хлеб,

Делила горести до слез.

Чтоб слепла ты, когда я слеп,

Чтоб мерзла ты, когда я мерз,

Чтоб страхом был твоим – мой страх,

Чтоб гневом был твоим – мой гнев,

Мой голос – на твоих губах

Чтоб был, едва с моих слетев,

Чтоб не сказали мне друзья,

Все разделявшие в судьбе:

– Она вдали, а рядом – я,

Что эта женщина тебе?

Ведь не она с тобой была

В тот день в атаке и пальбе.

Ведь не она тебя спасла, –

Что эта женщина тебе?

Зачем теперь все с ней да с ней,

Как будто, в горе и беде

Всех заменив тебе друзей,

Она с тобой была везде?

Чтоб я друзьям ответить мог:

– Да, ты не видел, как она

Лежала, съежившись в комок,

Там, где огонь был как стена.

Да, ты забыл, она была

Со мной три самых черных дня,

Она тебе там помогла,

Когда ты вытащил меня.

И за спасение мое,

Когда я пил с тобой вдвоем,

Она – ты не видал ее –

Сидела третьей за столом.

1942

«Твой голос поймал я в Смоленске…»

Твой голос поймал я в Смоленске,

Но мне, как всегда, не везло –

Из тысячи слов твоих женских

Услышал я только: алло!

Рвалась телефонная нитка

На слове три раза подряд,

Оглохшая телефонистка

Устало сказала: «Бомбят».

А дальше летели недели,

И так получилось само –

Когда мы под Оршей сидели,

Тебе сочинил я письмо.

В нем много написано было,

Теперь и не вспомнишь всего.

Ты б, верно, меня полюбила,

Когда б получила его.

В ночи под глухим Могилевом –

Уж так получилось само,

Иначе не мог я – ну, словом,

Пришлось разорвать мне письмо.

Всего, что пережито было

В ту ночь, ты и знать не могла.

А верно б, меня полюбила,

Когда бы там рядом была.

Но рядом тебя не случилось,

И порвано было письмо,

И все, что могло быть, – забылось,

Уж так получилось само.

Нарочно писать ведь не будешь,

Раз горький затеялся спор;

Меня до сих пор ты не любишь,

А я не пишу до сих нор.

1942

«Пусть прокляну впоследствии…»

Пусть прокляну впоследствии

Твои черты лица,

Любовь к тебе – как бедствие,

И нет ему конца.

Нет друга, нет товарища,

Чтоб среди бела дня

Из этого пожарища

Мог вытащить меня.

Отчаявшись в спасении

И бредя наяву,

Как при землетрясении,

Я при тебе живу.

Когда ж от наваждения

Себя освобожу,

В ответ на осуждения

Я про тебя скажу:

Зачем считать грехи ее?

Ведь, не добра, не зла,

Не женщиной – стихиею

Вблизи она прошла.

И, грозный шаг заслыша, я

Пошел грозу встречать,

Не став, как вы, под крышею

Ее пережидать

1942

«Был у меня хороший друг…»

Был у меня хороший друг –

Куда уж лучше быть, –

Да все, бывало, недосуг

Нам с ним поговорить.

То уезжает он, то я.

Что сделаешь – война…

Где настоящие друзья –

Там дружба не видна.

Такой не станет слезы лить,

Что не видал давно,

При всех не будет громко пить

Он за меня вино.

И на пирушке за столом

Не расцелует вдруг…