— Она идиотка.

Мара подняла бровь, удивленная и смущенная. Перед ее глазами пронеслась ссора Мегги с Люком, та страсть и убежденность в собственной правоте, которой, казалось, пылала Лилиан.

— То есть вы хотите сказать, что не согласны с тем, что говорит Мегги?

— Абсолютно… Мегги заботится только о том, правильно ли она поступает, — отрезала Лилиан. — Лучше бы больше думала о себе. Как и все остальные. Так уж устроен этот мир.

— Но вы говорили так… проникновенно.

Лилиан рассмеялась:

— А вот это, Мара, и называется актерская игра. Я ведь актриса. Это моя работа.

— Но как у вас это получается? Как можно плакать настоящими слезами, если ничего не чувствуешь?

— Не знаю, как другие, но я всякий раз вспоминаю свою жизнь и стараюсь отыскать в памяти то, что вызвало похожие чувства лично у меня. Потом заново их переживаю. Вот так-то!

С этими словами Лилиан достала пилочку для ногтей и принялась небрежно шлифовать один из ноготков, выковыривая застрявший под ним грим; сосредоточенность, с которой она предавалась этому занятию, выглядела нарочитой. Мара попыталась представить себе, какие же события в жизни Лилиан могли вызвать взрыв гнева, который Мегги обрушила на Люка. Маре подумалось, что теплота и задушевность, возникшая между ней и Лилиан подчас столь сокровенного занятия, как мытье волос, быть может, позволяли ей расспросить актрису напрямик, но она сдержалась, памятуя о том, что Лилиан все-таки не простая смертная.

Актриса отбросила в сторону пилочку и потянулась за черепаховым гребнем. Затем вручила его Маре.

— Вы не расчешете мне волосы? Пожалуйста…

Вместо обычной требовательности кинодивы, привыкшей к тому, чтобы все ее прихоти беспрекословно исполнялись, в ее голосе прозвучала просьба.

Мара подхватила длинную прядь и принялась расчесывать ее широкими, медленными жестами.

— Мама всегда расчесывала мне волосы, когда я была маленькой, — промурлыкала Лилиан. Она закрыла глаза, руки опустились вдоль тела, но по лицу было заметно, что внутренне Лилиан сжалась: под глазами подрагивали голубые жилки, на лбу проявилась морщинка.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила она.

Мара легко скользила гребнем по волосам Лилиан. Постепенно лицо актрисы порозовело, как у ребенка, морщинка разгладилась.

— Расскажите мне о себе, — предложила Лилиан. Ее голос прозвучал мечтательно, словно она была маленькой девочкой и упрашивала маму рассказать ей на ночь сказку. — Сколько вы уже замужем?

— Три года.

— Вы счастливы?

Мара застыла, занеся руку над головой Лилиан. Пусть вопрос и застал ее врасплох, но отчего-то он не показался ей ни бестактным, ни неуместным — ее скорее удивила атмосфера доверительности, возникшая между ними. Африканская глинобитная хижина, казалось, отгораживала мир, принадлежавший лишь им двоим, двум подругам, от всего остального мира. На мгновение Мара даже подумала о том, чтобы рассказать Лилиан обо всем — не только о том, что приют вот уже несколько месяцев на грани разорения, но и том, что так и не смогла стать Джону настоящей женой, о том, что не видит для приюта будущего, а в этом будущем — себя. И даже о Матильде.

Но вместо этого Мара выдавила из себя улыбку.

— Конечно, я счастлива. — Ложь далась ей легко. Мара постаралась, чтобы ее голос прозвучал уверенно и непринужденно. Ей пришлось заглянуть в лицо Лилиан, чтобы убедиться, что обман удался.

— Я никогда не выйду замуж, — твердо произнесла Лилиан. — Я не понимаю, как можно по доброй воле посвятить себя одному мужчине, когда вокруг их видимо-невидимо. — Она открыла глаза и повернулась, чтобы иметь возможность смотреть Марс в глаза. И живо добавила:

— Либо карьера, либо муж. Такая уж профессия.

Мара отделила от копны волос очередной блестящий локон и принялась его расчесывать.

— А у актеров все по-другому? — поинтересовалась она.

Лилиан решительно закивала:

— Конечно! А вы что думали? Для мужчин все по-другому!

— Да уж, — согласилась Мара. (Особенно заметно это было в Африке, причем независимо от того, европеец мужчина или африканец. Бина была одной из немногих женщин, которые не вписывались в общую картину.) — Питер ведь женат…

— Еще и как женат, — усмехнулась Лилиан. — Он прославился тем, что женат.

— То есть? — не поняла Мара.

— Он снимался с самыми красивыми женщинами Голливуда, и за все эти годы у него не было ни одной интрижки. — Глаза Лилиан удивленно расширились, словно она сама не могла в это поверить. — Он сам нарисовал себе границы и ни разу их не преступил. Если бы что-то случилось, об этом знали бы все — в Голливуде нет тайн.

Мара не отрывала взгляда от резьбы и завитков золотистого янтаря, украшавших гребень. Она чувствовала, что Лилиан ждет, когда она ответит, но Мара опасалась выдать то, что у нее на сердце. Сейчас ей вовсе не хотелось делиться своими чувствами с кем бы то ни было. Она не хотела, чтобы кто-нибудь когда-нибудь узнал, как поступил с ней Джон, не хотела обнажать свою боль, незажившую душевную рану. Выставлять напоказ постыдное клеймо женщины, которую разлюбили.

Место, выбранное Леонардом, выделялось из остального пейзажа благодаря живописному оранжево-красному валуну со следами эрозии. Валун возвышался среди выгоревшей на солнце земли с едва заметными редкими стебельками сухой травы.

— Стойте здесь и не двигайтесь, — велел он Маре. — Отсюда и начнем. Когда я скажу: «Мотор!», посмотрите вон туда, — он махнул рукой в сторону простирающейся за ними долины, — и медленно посчитайте до шести. Затем не спеша идите вдоль холма к тому большому дереву. Вы никуда не торопитесь, полностью погружены в свои мысли. Когда окажетесь в тени дерева, слегка задержитесь, затем снимите шляпу и встряхните головой, чтобы волосы рассыпались по плечам. Понятно?

— Кажется, да, — кивнула Мара.

— Ладно, только не волнуйтесь. Это немая съемка, так что я буду подсказывать. — Он поднял свой видавший виды рупор. — Что ж, поехали!

Фигура в ярко-красном комбинезоне спустилась по склону к высохшему ручью, с легкостью перемахнула через него и припустила к съемочной группе, толпившейся на противоположном краю оврага вокруг камеры на треноге. Все вместе они походили на странное стадо животных, разнившихся как мастью, так и размерами, но все же старались держаться вместе.

На полпути между Марой и съемочной группой расположился рейнджер в хаки. Ему пришлось разделиться с оруженосцем, чтобы охранять и съемочную группу, и Мару, и вот теперь, распластавшись на земле в неудобной позе, он без устали вертел головой по сторонам, внимательно наблюдая за всеми. Несмотря на то что пока он должен был всего лишь проследить, чтобы им ничего не угрожало, Мара знала: ружье он держит наизготовку, как охотник, выбирающий мишень. Незадолго до того за ее спиной на вершину горного хребта вышел лев. Рейнджер негромко присвистнул, чтобы обратить на себя ее внимание, и жестом приказал не двигаться. При этом он взвел курок двустволки, но что-то в его движениях подсказало Маре, что он, пусть и насторожен, но никак не встревожен. Причину она поняла мгновение спустя, когда лев оказался в поле ее зрения: на морде и шее животного виднелись алые пятна — лев недавно поел и теперь лениво прогуливался по скале. Затаив дыхание, Мара наблюдала за ним, пока он не ушел. Затем она повернулась к рейнджеру и увидела, как он машет Леонарду, давая понять, что опасность миновала. Но тот уже не смотрел по сторонам — он сменил Ника у камеры, прильнув к видоискателю. Когда же Леонард поднял голову, то посмотрел в сторону Мары и поднял вверх большой палец. Мара улыбнулась и помахала ему в ответ. Это означало, что все получилось. Долгожданный кадр — Мегги со львом на заднем плане — был снят.