– Я не забыл про наш уговор, – сказал лорд, вновь распрямляясь. – Вы получите денежную компенсацию и рекомендательные письма.

Это были его последние слова, и от них было больнее всего.

С глаз долой, из сердца вон

За неимением лучшего остаток ночи Садима провела в пути. С рассветом она подходила к дому родителей.

Вырастив Маргарет, Мэри и Мэй, мать Садимы поселилась в небольшом коттедже неподалеку от дома Уоткинсов, где продолжала нянчить детей прислуги. Ее все так же звали Няней Рози. Отец Садимы по-прежнему служил егерем при имении.

Садима вошла понурив голову. Мать, вскрикнув, бросилась ее обнимать. Отец, убиравший со стола, вернул на огонь чайник.

– Садима, я так… с тобой… тебя… ты ведь не…

Няня Рози обнимала ее за плечи и никак не могла договорить. Она всматривалась в лицо своей дочки, ища на нем следы ран, травм, потери невинности.

– Ослабь хватку, ей-богу, – проворчал отец.

– Ну, знаешь! И откуда в тебе столько спокойствия… в такую-то минуту!

И вдруг Садиме стало хорошо. Наконец она дома. Она уселась за стол.

Няня Рози была так влюблена в кусок каменного угля, звавшийся ее мужем, что, казалось, никак не могла ему этого простить. Говорила она с ним, исключительно потрясая деревянным половником или погремушкой и хмуря брови. Отец Садимы склонялся к своей крохотной жене на пружинке с невозмутимым добродушием. Время от времени он ловил ее за талию и звучно целовал в щеку, чтобы послушать лишний раз, как она возмущается с удвоенным пылом.

Пока отец поджаривал тосты, к матери наконец вернулся дар речи.

– Знала бы ты, какой поднялся здесь шум да гам… Сначала вернулась миссис Уоткинс, оставив в замке трех дочерей. Представь, как зачесались уже языки! Потом вернулись дочери – пересуды пошли по новому кругу. К вечеру все хватились тебя. И уж тогда-то… Ни дня не прошло, чтобы они не жужжали у меня над ухом. Чего только не наговорили. Что нужно идти за тобой, что ты в опасности, что ты позор семьи…

Няня Рози показала кулак.

– Ох, уж я заставила их поприкусить языки! Сказала, что если миссис Уоткинс может оставить своих дочерей на три ночи с этим человеком и притом ходить как ни в чем не бывало, то с чего вдруг они мне что-то выговаривают! Тогда-то они клювы захлопнули.

Отец кивнул в подтверждение ее слов. Садима почувствовала, как с плеч упал груз, о котором она и не подозревала.

– А потом ты все оставалась в этом замке… Дни шли. Мы с отцом начали волноваться.

Над столом повисла тишина, сотканная из вопросов родителей, из их боязни задеть дочь и даже из надежд увидеть, как она возвращается к ним замужем за лордом (что в представлениях отца, мало разбиравшегося в рангах и обычаях, воплотилось в образе короны на голове дочери).

Садима поняла, что тишину необходимо заполнить. Потому она рассказала им всё по порядку. Описала лорда, замок, как обнаружила в нем колдовство и как пыталась с ним бороться. Утаила лишь то, что никого, кроме нее, не касалось: ее ночи и их с Адрианом связь.

Родители слушали внимательно. Они были знакомы с колдовством, хотя и старались соприкасаться с ним сколь можно меньше. Они знали, что у дочери есть голова на плечах. Потому рассказанное отнюдь не показалось им невозможным.

– Бедный парень, – сказал отец, когда она кончила. – Ты попыталась ему помочь. Это хорошо. Ты вернулась целая и невредимая. Это главное. А теперь нам нужно оставить все это в прошлом. И заняться будущим.

– Да, – согласилась мать, радуясь прагматичному подходу мужа.

Она встала и обняла дочь.

Потом принялась убирать со стола, успокаиваясь от этих простых каждодневных забот. Протирая стол тряпкой, она прибавила как бы себе под нос:

– Колдовство – оно не для нас.

Садиме было интересно, кто такие эти «мы». Женщины, люди их положения или же простые смертные? Ей пришло в голову, что в каждой из трех категорий ей было бы тесно.

* * *

Последующие два дня Садима провела в доме родителей, не решаясь ни выйти, ни подумать о том, что будет делать дальше. На третий день отец объявил ей, что все улажено. Садима вернется на службу к Уоткинсам.

Во время охоты с хозяином отец сумел замолвить за дочь словечко и попросить мистера Уоткинса, чтобы она вновь вернулась к ним горничной. Мистер Уоткинс был человек добродушный, он ценил своего особенного егеря. День выдался погожий и солнечный. Так что он согласился.

Садима никак не могла справиться с унынием, что навалилось на нее после той неудачи. Внутри она оцепенела, и в таком состоянии ей показалось, что проще всего последовать родительским советам и вернуться к знакомой работе.

Узнав от мужа об этой новости, миссис Уоткинс сперва рассмеялась и твердо воспротивилась его решению. Когда же тот не отступился, ее осенило. Она поняла, что вместо того, чтобы изводить мужа, можно изводить Садиму.

Нет, она не стала подговаривать дочерей или прочих слуг. Все делалось молча и постепенно. Поначалу миссис Уоткинс стала доверять Садиме небольшие работы по дому, не входившие в обязанности горничной. Но отказаться, сохранив приличия, девушка не могла. Затем в игру вступили Маргарет с Мэри. Их любимой забавой стало посылать Садиму за чем-нибудь на три этажа вниз. Когда же она поднималась, они немедля требовали новую вещь. Так они заставляли ее бегать туда-обратно, а если она задерживалась, бранили. И под конец отсылали ее, спровадив издевкой по поводу вспотевшего лица или запаха, который им претит. Мэй не участвовала в этом развлечении, но часто смеялась вместе со старшими.

Своим отношением к Садиме Уоткинсы указывали ее место. Вслед за ними и вся прислуга стала вести себя с ней с тем же презрением. Девушки на кухнях пересказывали друг другу пикантнейшие сплетни о ней. Служанки хихикали, когда она шла мимо. Мужчины не пытались скрывать похотливых взглядов. А родителям Садимы то и дело говорилось, что они плохо смотрят за дочерью. Дочь об этом знала и винила себя за это.

С приходом весны у миссис Уоткинс родилась оригинальная идея. Прочисткой каминных дымоходов – а их было пятнадцать штук – займется Садима. Две недели кряду та отскребала сажу, хлопьями падавшую ей на косынку и блузку. И как ни отмывалась она вечерами, под ногтями и в волосах все равно оставалась чернота. Миссис Уоткинс со старшими дочерьми смеялись, когда она проходила мимо вся в золе.

Садима могла бы восстать, хлопнуть дверью, подыскать другое