— Молодец! — сказал папа.

Коннелл отбивал, пока совсем не выдохся, а потом они поехали в любимую закусочную, где всегда подкреплялись после тренировки. Папа взял Коннеллу чизбургер, а себе — сэндвич с тунцом и шоколадный коктейль на двоих. Коннелл мигом прикончил свою половину, и папа отдал ему свою.

— Да ладно, пап.

— Ничего, пей, — сказал папа.

Он и не ел почти, больше смотрел на Коннелла.

— Что? — спросил Коннелл.

— Я раньше любил смотреть, как ты ешь. Да и сейчас люблю.

— А что такого-то?

— Когда ты был совсем маленький, годика два, ты запихивал еду себе в рот и еще ладошкой уминал. Вот так! — Папа продемонстрировал, прижав ко рту ладонь. — И говорил: «Еще тефтельку!» А мордашка вся в соусе... «Еще тефтельку!» Выражение такое решительное, словно в мире ничего важнее нет. Быстро-быстро жевал и всегда просил добавки. Говорил: «Уже всё!» Мне страшно нравилось наблюдать, как ты ешь. Наверное, это родительский инстинкт. Ест — значит, будет жить. Ну и просто приятно смотреть, с каким удовольствием ты наворачивал. Гренку с сыром тебе нарезали малюсенькими квадратиками. Ты их заглатывал один за другим, и ничего больше в ту минуту для тебя не существовало.

Коннелл занервничал под взглядом отца. К своему сэндвичу тот до сих пор не притронулся.

— Ты так и будешь на меня глядеть?

— Нет-нет, я ем.

Папа откусил кусочек сэндвича. Коннелл попросил еще воды и кетчупа.

— Жаль, я не умею тебе объяснить... — сказал вдруг папа.

— Что?

— Как это — когда у тебя есть сын.

— Картошку фри будешь?

— Нет, бери себе. Всю бери, не стесняйся. — Папа придвинул к нему тарелку. — Наешься как следует.

На пятидесятилетие Эда они договорились уютно поужинать вдвоем, но Эйлин решила вместо этого устроить сюрприз — пышный праздник с толпой гостей. Уж по крайней мере, Эду придется тогда встать с дивана! Хотя на самом деле Эйлин хотела большего: встряхнуть мужа, пробудить в нем прежний азарт к жизни. Слишком много времени он стал проводить в одиночестве — пускай хоть против воли пообщается с людьми.

Составляя список приглашенных, Эйлин впервые заметила, что среди них в основном ее знакомые. Друзья Эда как-то отпали. И с мужьями подруг та же история — задачу поддерживать общение с внешним миром они перекладывают на жен. Так нельзя! Она не допустит, чтобы Эд совсем замкнулся в домашнем кругу. Она отыщет его старинных приятелей, с кем он дружил до того, как познакомился с ней, и пригласит дальних родственников, которых он раньше в глаза не видел. Надо ему напомнить, что в жизни еще много красок.

Эйлин высадила на клумбу новые цветы, хотя, ясное дело, на мартовском холоде растения замерзнут сразу после праздника.

Она разравнивала землю вокруг розового куста, когда мимо на бешеной скорости промчалась машина. Из динамиков неслась оглушительная сальса. Будь Эйлин мужчиной, плюнула бы вслед — такую ненависть вызывал у нее отморозок за рулем. Наверняка работает на какой-нибудь наркокартель. Хоть бы не сбил ее гостей по дороге от станции! И не дай бог, к ним сунутся с предложениями проститутки, работающие на Рузвельт-авеню. Как-то одна такая полезла к Эду, когда они с Эйлин спускались по лестнице, держась за руки.

Остается надеяться, что приглашенное больничное начальство не будет о ней судить по неудачному району. Они должны ее воспринимать как человека своего уровня, от этого зависит карьера! Как им объяснить, что раньше в Джексон-Хайтс все было совсем по-другому?

Эйлин не считала себя расисткой и гордилась, что не раз помогала темнокожим медсестрам, если с ними несправедливо обходилось руководство. И с охранниками в больнице болтала запросто, а они по большей части черные. Она с удовольствием рассказывала, как ее отец взял к себе напарником мистера Вашингтона, когда другие шоферы отказывались с ним ездить. С неменьшим удовольствием она рассказывала сагу о том, как старожилы-ирландцы обходили стороной китайский продуктовый магазинчик на углу и, когда тот был уже на грани разорения, отец Эйлин зашел туда посмотреть на владельца. Убедившись, что мистер Лю — человек работящий и честный, отец Эйлин целый день простоял на углу возле лавки, где продавали подгнившие овощи, останавливал прохожих и говорил им: «Лучше потратить деньги у того китаёзы». К нему прислушивались. А сейчас по всему Вудсайду, куда ни глянь, китайские магазинчики. Сделал бы кто-нибудь из нового поколения то же самое для ирландского иммигранта в поисках честного заработка? А те чернокожие медсестры, которых она поддерживала, хоть пальцем шевельнут, чтобы помочь белой женщине? На глазах у Эйлин Бронкс катился под откос, но она не дрогнула. Охранники изумлялись, как это она решается каждый день ездить по такому району одна. И после вечерней смены всегда провожали до машины.

Нет, она не расистка. И тем не менее ей не нравится то, что происходит вокруг. Район превратился в зону военных действий.

Настал день праздника. Никогда еще ее дом не казался таким тесным. За час до прихода Эда в коридоре было не протолкаться. Эйлин попросила кузена Пата унести столик из прихожей в подвал. Постепенно гости стали стекаться в кухню. Эйлин ощущала их присутствие как своего рода броню. Она хлопотала у плиты. В духовке дозревала запеченная ветчина с брокколи, и еще несколько кастрюлек требовали внимания. По крайней мере, за угощение стыдно не будет. Вскоре прибыл поставщик с новыми запасами еды, и Эйлин позволила себе чуть-чуть расслабиться.

Позвонил из телефона-автомата Коннелл и сказал, что они приедут минут через десять. Эйлин вдруг стало страшно. Она сообщила новость в гостиной, и гул разговоров постепенно стих. Тишина казалась оглушительней прежнего шума. Почти можно было услышать, как в ее мутной глубине отдаются удары сердца. Эйлин протолкалась через плотные ряды гостей, чтобы Эд сразу ее увидел, как войдет.

Когда Эд перешагнул порог, Эйлин зажмурилась — почему-то не могла смотреть ему в лицо. Вокруг радостно завопили. Эйлин открыла глаза. Эд, улыбаясь, переходил из одних объятий в другие, встречая каждого нового гостя шумными возгласами, похожими на боевой клич индейцев, — не то восторженными, не то попросту безумными. На красном от волнения лице выступили капли пота. Эйлин тоже подошла его обнять, и Эд встретил ее точно таким же воплем, словно они год не виделись. Каждого следующего гостя он приветствовал с тем же преувеличенным изумлением и никак не мог угомониться.

Эйлин боялась отойти от него хоть на шаг, боялась и оставаться рядом. Его обнимали со всех сторон. Эйлин рискнула сбегать в кухню и налила ему выпить, а когда вернулась, Эд снова и снова показывал друзьям, как он удивился сюрпризу. Хоть бы никто, кроме нее, не заметил, насколько неубедительно он изображает веселье... Она крикнула Коннеллу, чтобы включил музыку. Эда повели к столу. Эйлин ловила в зеркале отражения гостей, стараясь угадать, что они обо всем этом думают, но взгляд невольно возвращался к лицу мужа. При виде своего брата Фила, прилетевшего из Торонто, он издал приветственный крик, похожий на предсмертный звериный вой. Эйлин схватила поднос с закусками и начала обходить гостей. Запахи еды прекрасно сочетались между собой. Вокруг ни пылинки, где ни тронь, и всё на своих местах. Если и случился кое-где непорядок, так только по вине гостей — кто-то опрокинул чашу с пуншем и разбил пару хрустальных кружек. Ну ничего, гостям простительно.