Еще недавно голубое небо, омытое предвечерним светом, стало загущаться другой, более плотной палитрой, еще резче подчеркивающей мизерность человеческих существ и необъятное величие пространства.

И Ромка, сидящий в одиночестве на берегу, вдруг ощутил в природе какую-то томительную, рвущую сердце изменчивость.. Ему нестерпимо захотелось к маме Оле, на хутор, поближе к деду, к большому Карданову. И поддавшись какой-то абсолютно необъяснимой жалости ко всему миру, он всхлипнул, шмыгнул носом и тихонько заплакал.

В озере плескались, хохотали, плавали наперегонки, но все это для Ромки было непостижимо далеко. Он пребывал в своем зелено-голубом мире, который то нежил и теплил его, то жалил своей отчужденной красотой…

И когда усталые, обвяленные суматохой и сопротивлением воды ребята навострились идти домой, Ромка от радости запрыгал на одной ноге, замычал и на пальцах что-то стал показывать Тамарке.

Но как ни был он занят мыслями о доме, все же заметил, как Вадим, проходя мимо гранаты, быстро схватил ее и засунул в карман брюк. Так он и шел до самого дома — гвоздем вбитой в карман рукой, страхующей «лимонку».

И на хуторе от его глаз не укрылось, как младший Карданов, скрадывая движения, подошел к пуньке, склонился к нижнему бревну и подтиснул под него гранату. Ногой поправил росшие рядом со стеной кустики травы и, довольный, пошел в дом.

В избе шла перебранка: Керен отбояривался от аргументов Карданова. Разговор у них шел о боге…

— Да кто ж кроме нашего кормильца все это мог придумать? — тряс бороденкой Александр Федорович. — Какой такой умник навроде тебя, волосатика, мог сыпануть на грешную землю все такое непохожее одно на другое?

— Ну это случайность, каприз природы. У нее есть свои законы, о которых мы пока с тобой не подозреваем.

— Во-во, правильно ты смикитил — есть такие законы, только ты мне ответь — кто их писал и кто их создавал? По какому закону ты, здоровая вересина, если верить твоим же словам, весь обшмурыганный пулями, остался целехонек, тогда как женку твою без всякой примерки убило? Вот я и спрашиваю: по какому закону тебя оберегло, а твою Дуську и твово Борьку — нет, отправило на небо? Почему это я, допустим, сижу в своей хате и стрекочу с тобой языком, а моя Люська в это время превращается в гнилу? А смотри, сколько на свете букашек да таракашек, сколько самых разных травин да кустов, а глянь за окно — эвон в чапыжнике сколько шевелится всякой птахи, а в земле — червяков да сороконожек! А ты мне хочешь доказать, что все это каприз природы. Да-а, Лексеич, большой ты умник… Кабы мне сделать оглоблю, надо под рукой иметь и топор, и пилу, и рубанок… А какой же мастак, по-твоему, мог сработать вот такого, как ты, оболтуса, без ничего — но чтоб были руки, ноги, хлебало и кишка на кишке и кишкой погоняла?

— Ну это чистый загибон, — отбивался Карданов. — А при чем тут твой бог? Он-то тут при чем?

— А при том, что только Единому под силу состругать все то, что мы округ себя с тобой видим и слышим. И глаза, и уши нам дадены именно для той цели, чтобы воочию дознаться до его несусветной власти. Через намек, конечно, недоговорку… Можа, бог на нас и не похож, можа, он вовсе не человеческого образа, но он есть, денно и нощно глядит на нас и посмеивается… Все мы для него одинаковы — и сорока, и моя Тамарка, и яблоня, и ты, Лексеич, и Ольга, и лягуха в мочиле — все это для него по важности одинаково…

— А какого же ты тогда хрена ему лбом стучишь? — с насмешкой спросил Карданов. — Если уж все мы для него одинаковы, тогда ни к чему ему одному делать поблажку, а другого прижимать к ногтю…

Керен оборотился к иконам и на всякий случай перекрестился.

Ольга, стоящая у печи, скрытно улыбнулась, обменялась с беженцем понимающим взглядом. Взяв Ромку за плечо, она повела его к лохани мыть руки.

— Так я и знал, что именно это ты и скажешь! Курочка бычка родила, поросеночек яйцо снес — так и у тебя получается. Вот в этом-то и есть святая тайна: все мы вроде бы для него ровня, но только по виду ровня. Но дых от нас идет разный. Вот по этому-то дыху он нас и отличает. А зная, какой у человека дых, он тем и играет. Вот, например, взять этого прокудника Гитлера. Зачем, ты думаешь, всевышний дал этому супостату такую власть, столько войска и оружия?

— Вот это да! — наигранно удивился Карданов. — А правда — зачем?

— А вот зачем… Чтобы руками Гитлера прополоть род людской. Опять же, зачем это нужно делать? А вот зачем: где-то завелся Противобог — хитрый притворщик, взявший дых хорошего человека. И бог знает, если его сейчас не прибрать к рукам, в будущем он, Противобог, сам приберет к рукам всех людишек вместе с Господом. Но возникает загвоздка: где его, сатану, найти? Это как иголка в стогу сена. Так вот, сожги стог — найдешь иголку…

— Ну и ну! — Карданова уже по-настоящему стали злить разглагольствования Керена.

— Ты тут, умник, не нукай, а слухай, — Александр Федорович недовольно огляделся. Продолжал: — Видно, до бога дошли сведения, что его враг находится где-то в нашей местности, хотя наверняка он этого не знает. Вот и пустил бог Гитлера навстречу Сталину… Расчет простой: чем больше тысяч людей схлестнутся, чем больше переколошматят один другого, тем быстрее придет конец Противобогу…

— И что тогда будет? — Карданов подмигнул Ольге.

Она уже умыла Ромку и сидела с ним на кровати и пришивала к его рубашке пуговицу.

— Тада будет тишь, гладь да божья благодать. Некому будет мутить воду. Противобогу прищемят хвост.

— Ин-тер-ре-есно ты, Керен, рассуждаешь! По-твоему выходит, что твой Противобог может замаскироваться под кого угодно? Под моего Борьку, под Ромку или вот, может, под меня или тебя?

— Ну во мне, предположим, его быть не должно — под крест он не сунется… А вот в тебе он вполне может задержаться. За бородой спрячется и не видать его…

— Лабуда все это, — махнул рукой Карданов. — Темный ты, Федорович, как деготь. Придумал мне тоже — Противобог! Нет и быть не может ни Бога, ни Противобога. Есть холод и жар, есть Северный полюс и Южный, есть левая рука и есть правая. Есть жизнь и есть смерть.

— А там что? Что — за смертью?

— Не перебивай, я ж тебе дал выговориться, — беженец начал готовиться к закуриванию. — Существуют в мире противоположности, которые, как ты их ни складывай, всегда останутся противоположностями. И сколько людей, столько всяких противоположностей. Вот они-то и толкают человека в спину и идет он тогда на все. Вплоть до мокрого дела… Взять хотя бы давешний вывих моего Вадьки, стибрившего у тебя коробок спичек. Это ж он шел в противоположность тебе и мне. Как, например, ты шел в противоположность колхозу, а колхоз — тебе…

— Во — вишь! Колхоз шел против меня. Цельное коллективное хозяйство перло против одного Петухова. А силенки у нас с им оказались разные, и он меня, ясно, перегнул…

— А где ж в это время был твой Бог?